Инал Остаев: «В 90-е годы, во время войны, мы больше ценили нашу Осетию, не жалели своих жизней ради нее. А с такими командирами как Хубул, Парпат, Вадим Газзаев, при запредельном героизме других ребят мы просто не могли проиграть…»

Он удивительный человек, его жизнь образец того, как надо своими руками строить судьбу, даже если к достижению заветной цели, казалось бы, нет никаких предпосылок. Только мечта. Простой мальчишка из высокогорного поселка Квайса добился своего, стал летчиком и выполнил все, что положено человеку, умеющему летать: летал на всем и везде, от края вечной мерзлоты до Кавказских гор, спасал людей из под смертельных лавин, вывозил раненых из горевшего в огне войны Цхинвала, доставлял туда медикаменты и все необходимое для Победы своего народа. Его оранжево-желтый вертолет Ми-8 в те годы был ангелом для Южной Осетии и заслуживает стать памятником тем, кто отдавал все силы для защиты Родины, и тем, кто не дожил до ее победы. Легендарный Инал Остаев, летчик 1-го класса, рассказывает о тех сложных, но героических днях Осетии.

– Инал Захарович, 27 лет своей жизни Вы провели в небе. Наверное, непривычно на земле?

– 27 лет это 13,5 тысяч летных часов, которые я провел в воздухе, так что, да, на земле немного сложно. Люди, которые приходят в авиацию случайно, остаются там недолго. Для меня же это был призыв мечты, любовь к небу, которые сложились в раннем детстве. Я полюбил авиацию, благодаря моему дяде Алексею Остаеву, Герою Советского Союза. В Москве я всегда прихожу на его могилу на Новодевичьем кладбище, приношу цветы, говорю «рухс». Я благодарен еще одному близкому мне человеку, Заслуженному пилоту СССР Харитону Цховребову. Большую помощь в осуществлении мечты оказал мне и мой дядя, Сергей Цхурбаев, до Великой Отечественной он был начальником аэроклуба г. Цхинвал. Путь к мечте был долгим, пришлось пройти его через училище, где готовили авиадиспетчеров, но мне нужно было в небо, а не смотреть на самолеты с земли. Мне был уже 21 год, крайний возраст, когда я мог поступить в летное училище. И при помощи Харитона Николаевича я дошел до замминистра Гражданской авиации СССР, по указанию которого меня распределили в Омское летное училище... В Квайса у меня были очень добрые, отзывчивые соседи. Мы с сестрой росли без отца, и соседи нам помогали. И когда провожали меня на учебу, то соседи говорили такие искренние тосты за меня, что они, кажется, сбывались всю жизнь J.

С этого момента началась моя летная биография. В 1972 году окончил училище, в 1980-м – академию Аэрофлота, летал на разных рейсах в Риге, в Сибири, Заполярье. Именно на полетах в условиях резкой смены погоды летчик набирает опыт, поэтому мне легко было летать на Кавказе, где тоже очень быстро меняется погода. Меня направили в Красноярск, где я вскоре стал командиром Енисейского летного отряда, по-военному это полк. В те годы Аэрофлот был резервом для Военно-воздушных сил, у нас и звания, и должности шли как в военной авиации. Поэтому я являлся одновременно командиром гражданского полка, и в то же время военного.

В 1991 году, когда началась война в Южной Осетии, я много раз писал рапорт с просьбой отпустить меня на Родину, но не получил разрешения, поэтому взял отпуск за два года, у меня накопилось 120 дней, и потом еще за свой счет. Во Владикавказе уже были вертолеты, думал, приеду, буду летать в Цхинвал, к тому времени война закончится, и я вернусь в полк. Начальник Красноярского управления сказал, что будет ждать меня год, и если вернусь, возьмет обратно. Но за год я, конечно, не вернулся. Вот таков был, если коротко, мой путь в авиации.

– Цхинвальский аэроклуб был известной школой, из которой вышло много выдающихся летчиков, в том числе Герои Советского Союза. В Ваше время клуба уже не было?

– Аэроклуб я не застал, его расформировали в начале войны, когда всех летчиков призвали на фронт. Алексей Остаев учился в Луганском летном училище. А вот С. Коблов, В. Чочиев, Х. Цховребов и многие другие учились в Цхинвальском аэроклубе. Жаль, что его закрыли, если бы он сохранился, у нас было бы еще больше знаменитых летчиков и в гражданской, и в военной авиации... Я с малых лет занимался авиамоделизмом, собственно, я и был инициатором открытия такой секции в Квайсе при Доме культуры. Мы монтировали собственные авиамодели, запускали их над площадью в Квайсе, и в горах.

– Где трудней летчику – на Крайнем Севере или в горах?

– Практика у меня самая разнообразная, все испробовал. В Заполярье я летал на самолетах. Зимой садились на лыжах, летом на колесных шасси и на поплавках, на гидросамолетах. Летчик, который садится на воду, должен быть грамотным, потому что свет сильно отражается от поверхности, и не видно расстояния до воды. Я летал на транспортном самолете АН-26, но как командир, обязан был летать и на вертолетах. Если честно, вертолеты меня не очень привлекали, но полетав на них, я увлекся и попросился в Саянские горы на тренировки, как будто чувствовал, что мне это пригодится. Много тренировался, и вскоре у меня уже было право летать, подбирать площадку и сажать вертолет на высоте три тысячи метров. Это было за два года до возвращения в Осетию.

– Вы почувствовали себя востребованным? Ведь у Южной Осетии вертолета не было, а у Северной были свои летчики…

– Добиться полетов в Южную Осетию оказалось сложно, потому что здесь я был уже не командиром полка, а фактически безработным летчиком, и вот ростовские и северо-кавказские инспекторы начали проверять меня по всем параметрам, как я летаю в горах, как работаю. Не к чему было придраться, но они всё искали новые причины. Я уже думал, не получу вертолет, придется взять автомат и идти на передовую с ребятами, но какой от меня будет толк. В итоге я все-таки добился своего, начал летать в Цхинвал, видел радость ребят каждый раз, когда мы садились в Цхинвале, я передавал им привезенный груз и был счастлив в такие моменты осознавать, что помогаю отстаивать нашу землю. Было и тяжело, потому что обратно вез раненых, и кто-то умирал в полете, кого-то благополучно довозили. После встречал многих из своих раненых пассажиров, мог не узнать их, но они подходили сами, благодарили.

– Возить раненых, беженцев, перевозить жизненно необходимые грузы в Цхинвал было очень рискованно.

– В первую очередь, рисковали те осетины, которые доставляли оружие до Владикавказа через весь Союз, за это грозило судебное дело. Привозили иногда патроны разного калибра, насыпанные в одну кучу, кто-то целый цинк привез, кто-то от РПГ «выстрел». Как говорится, с миру по нитке. Они всегда рассказывали, откуда что привезли – из Воронежа, из Ростова, со всех городов, даже из Сибири, самолетом или поездом.

Я в основном забирал раненых из Цхинвала, а туда возил медикаменты и грузы первой необходимости. Но было много опасных случаев. К примеру, один раз везли важный груз из Чечни. У меня был полный вертолет, и я не рассчитал вес, это была моя ошибка. Мы начали взлетать, но вертолет не поднимался из-за веса, оторвался всего на полметра. Садиться и выгружаться было уже некогда, я пошел в разгон, поляна заканчивалась, а вертолет все не набирал высоту. Единственное, что я смог – направил его в траншею, которую заметил. Я двигался почти «на брюхе», брал какие-то повороты, лопасть срезала листья и ветки. Наконец, вертолет набрал скорость, и мы с трудом ушли с этого места.

– Во время войны Вы общались с полевыми командирами, с ребятами, которые защищали Южную Осетию. Что запомнилось о них?

– Валеру Хубулова и Алана Джиоева (Парпата) я запомнил очень хорошо, горжусь, что у меня на Родине были такие молодые люди, которые и воевать, и командовать своими отрядами умели. И в военном, и политическом отношении им не было равных. Жаль, что их больше нет, может, наша жизнь сложилась бы по-другому, кто знает. Образ Парпата у меня и сегодня перед глазами. Однажды мы привезли большой секретный груз в Северную Осетию, об этом стало известно российским спецслужбам, меня не нашли по чистой случайности, но механика и второго пилота забрали. Меня позвали в ополчение к Бибо Дзуццеву, и он сообщил, что экипаж арестован, а меня разыскивают. Было принято решение отправить меня в Южную Осетию, к Парпату, пока здесь все не успокоится. Я запротестовал: «Пока экипаж сидит, я не имею права прятаться!», но Бибо заверил меня, что с ними через пару дней все будет в порядке, а вот со мной может быть хуже, потому что я командир. Словом, сопроводили меня до перевала, и я прибыл к Парпату, он меня ждал. Там же был мой двоюродный брат Роберт Остаев. «Пусть попробуют сунуться сюда», – сказал с улыбкой Парпат. Поместил меня в казарму, поставил на довольствие и выделил охрану. Там я находился круглосуточно, как арестованный, ничего не делал, меня кормили и охраняли, я пробыл там неделю, пока все не утряслось. Помню Парпата и по ингушской войне, я восхищался его смелостью.

С Валерой Хубуловым первый раз встретился в Абхазии, когда мне поручили вывезти наших ребят оттуда. Это надо было сделать так, чтобы ни российская, ни грузинская стороны не узнали, что юго-осетинский отряд участвовал в войне. Со мной полетел Урузмаг Джиоев, в Северной Осетии ему дали определенную сумму денег на случай, если придется подкупить военных, чтобы не препятствовали нам на аэродроме Гудаута. Я сказал Валере, что никаких денег не надо, я просто «выкраду» отряд. Он очень удивился, но доверился полностью. Договорились, что на рассвете мы поедем искать подходящую площадку недалеко от Гудауты, после чего Валера должен ночью привезти туда отряд и ждать вертолет. Я подлечу, сяду буквально на пару минут, чтобы руководитель полета не понял, что вертолет где-то подсел и кого-то забрал. Нашли площадку, потом встретились с Владиславом Ардзинба и посвятили его в наш план. Он тоже сначала удивился, но я сказал, что неизвестно, какая будет реакция на нашу попытку дать взятку, а вдруг не возьмут и поднимут шум? Он согласился, что план хороший и распорядился заправить наш вертолет со своего резерва. Ночью Валера привез отряд на нашу площадку.

– Большой отряд был?

– Трое из его бойцов погибли в Абхазии. Валера и двое наших парней также остались в Абхазии, другие загрузились в вертолет. Словом, на борту было 37 человек, при том, что в вертолет вмещается максимум 24 человека, к тому же оружия у ребят было слишком много, вертолет был набит доверху. Помню, один из ребят просунулся в форточку кабинки и спросил: «Инал, ну как, мы взлетим?»... Взлетать пришлось по-самолетному, с разбега, а там уже и море началось. Как только взлетели, со мной сразу связался руководитель полета: «Вы не в ту сторону летите!». Я стал что-то говорить про облачность, которую надо обойти, и что сейчас выправлю курс. Но он потребовал развернуться обратно и сесть на аэродроме, потому что я летел в сторону гор, а это была запретная зона. Я перестал отвечать на вызовы руководителя полета, молча летел по курсу, лишь иногда отвечая, мол, с рацией неполадки. Летим, внизу море, сверху сплошная облачность, теперь надо думать, как перелететь через хребет. Вдруг, вижу – появились два грузинских боевых вертолета Ми-24 («Крокодилы»), они увидели издали мой жёлтый вертолет и приближаются. Я спрашиваю руководителя полета: «Это ваши борты со стороны Сухума движутся?». Он ответил, что их борты все на месте, стало быть, это грузинская гвардия. Они взяли меня в клещи с двух сторон и вынуждали сесть. Я нырнул в облака, другого выхода не было. Они тоже вошли в облака, но быстро оттуда вышли, потому что два-три вертолета в облаках рядом это очень высокая вероятность столкновения… Летели домой тяжело, попали в обледенение, некоторые из ребят периодически просовывали головы в кабину, спрашивали, как наши дела, долетим ли, но большинство из них мирно спали, полностью доверившись экипажу. Когда мы уже подлетали к аэропорту Беслана, диспетчер сообщил, что меня ждут люди из военной прокуратуры и ФСБ. Лететь в Нальчик у меня не хватило бы топлива, поэтому я сел на окраине Беслана, ребятам сказал быстрей выгружаться и скрыться в кустах, а сам снова поднялся в воздух и спокойно сел в аэропорту. Сотрудники структур оцепили вертолет: «Где ребята?». Я изобразил удивление, мол, какие ребята, я возил в Абхазию гуманитарный груз, медикаменты, вот все документы. На самом деле это так и было. Им пришлось оставить нас в покое. Я быстро заправился и вернулся к ребятам, и мы сразу полетели домой, потому что уже садилось солнце. Троих высадил в Дзау, остальных близ Дубовой рощи. Нас уже ждали. Столько радости было!

– Часто случалось, что кто-то передавал информацию врагам?

– К сожалению, были такие случаи. Грузины охотились за вертолетом. Кто-то передал им мой маршрут полета в Цхинвал – до Гуфта и потом через Зарскую дорогу в Дубовую рощу. Однажды мне рассказали, что грузинские боевики поднялись на эту высоту с гранатометами и несколько дней караулили вертолет. Но так случилось, что именно в те несколько дней вертолет был в неисправности, и я перегнал его в Нальчик на ремонт… Потом мне пришлось, конечно, менять маршрут, лететь через Знаур и подходить к Цхинвалу с той стороны. Перед полетами я сообщал КГБ Южной Осетии, что вылетаю во столько-то и буду на такой-то площадке. Они передавали это Торезу Кулумбегову и подвозили раненых туда. Но однажды в Дубовой роще мы попали под сильный обстрел, как только сели, и я понял, что нас прослушивают. Тогда мы с Торезом составили условные коды, чтобы нас не могли засечь ни боевики, ни грузинские вертолеты. У них в Казбеги была вертолетная база, и они постоянно курсировали над хребтом, ждали моего появления. Собственно, все их вертолеты принадлежали бывшему ЗАКВО, откуда некоторые военные чинуши распродавали или просто передавали Грузии арсенал, пользуясь бесконтрольностью. Многие из них позже были привлечены к уголовной ответственности. Так вот, по нашим кодам Торез определял, когда и куда я подлетаю. С вертолетным полком мы тоже тесно контактировали, изначально я садился на их аэродроме, но потом командир полка А. Востриков получил жесткий приказ не содействовать осетинскому вертолету. Грузины, видимо, добились своего. Потом мы нашли себе площадку над Дубовой рощей. Впрочем, приходилось и над грузинскими селами пролетать.

– Это, когда в Цхинвале была группа иностранных журналистов?

– Да. В Москву собрали журналистов из многих стран, привезли их во Владикавказ, а уже оттуда я доставил в Цхинвал. Важно было, чтобы мир услышал о войне в Южной Осетии. В Цхинвале их встретили, ребята водили их по позициям, чтобы они сняли обстрелы и бомбежки. Но грузинам было известно об этом визите, и они прекратили стрельбу, так что смысл поездки пропал, ведь они приехали буквально на два-три часа, во Владикавказе их ждал самолет с обратным рейсом в Москву. Надо было что-то делать. Я сказал ребятам, чтобы оставались на своих машинах в Дубовой роще, а журналистам сказали, что уже улетаем. Думаю, если грузинам сообщат наши действия, то пусть они убедятся, что журналисты уехали. Посадили всех, и я демонстративно полетел через грузинские села. Меня потом упрекали, что грузинские боевики могли сбить вертолет со всей мировой прессой и экипажем заодно, но другого выхода не было. Примерно над Дзау я передал в Северную Осетию, что впереди фронтальная гроза, я не могу рисковать своими пассажирами и возвращаюсь в Цхинвал, развернулся и по другому маршруту вернулся в город. И через какое-то время начался артиллерийский обстрел. Воодушевленные интересными событиями, журналисты попросили сопровождать их и снимали всю ночь и еще утром интенсивные обстрелы. Они были страшно довольны, собрав отличный материал, помню один чернокожий журналист радостно тащил с собой в вертолет неразорвавшийся снаряд, обещая показать его всему миру J. Я забрал их во Владикавказ по другому маршруту. Спасибо тем, кто организовал этот тур журналистов, российскому МИД, в первую очередь, за то, что удалось пробить информационную блокаду.

– Удивительно в Вашем рассказе то, что ужасы войны в воспоминаниях перекрываются мужеством защитников Родины.

– Знаете, что меня влекло все время сюда, невзирая на погоду и опасность, особенно в июне-июле 1992 года, когда вопрос стоял о самой судьбе Республики?Иногда я по два-три раза в день прилетал на юг, и когда мы садились, жители приносили нам простую еду – хлеб с сыром, зная, что мы голодные. Но я знал, чторебята как воздух ждут грузы с Севера. Я не мог передать в открытую, что вылетаю, потому что грузинские вертолеты на перевале караулили нас, за физическое уничтожение меня и Алексея Вострикова были назначены большие суммы. Но я снова летел, потому что они ждали, уставшие, не спавшие много времени, и ничего не заставило бы их бросить товарищей и отсиживаться в безопасности. Если у нас будут такие ребята, как тогда, в 1991-92 годах, с Осетией ничего не случится. Военное время сложное и неоднозначное, издержки войны мне известны, но не могу отрицать то, что видел своими глазами – защитники были сплоченными, чувствовали дисциплину, беспрекословно подчинялись приказу командиров – Хубула, Парпата, Вадима Газзаева, других ребят, которые тоже не были кадровыми офицерами. Проиграть с такими ребятами мы попросту не могли.

– В политическом плане тоже многое предпринималось, чтобы остановить кровопролитие, но эти процессы почти ничего не меняли.

– Когда Шеварднадзе возглавил Грузию, грузинская сторона стала передавать на весь мир, что Цхинвал уже не обстреливается. А я все летал и летал, и каждый день вывозил раненых. Однажды руководство Северной Осетии мне поручило лететь в Казбеги, где должны были состояться переговоры с представителями Грузии, чтобы вывезти оттуда делегацию Северной Осетии. От Грузии присутствовали Т. Китовани и Дж. Иоселиани, от наших были Б. Дзуццев и С. Суанов. Перед Казбеги я успел сделать рейс в Цхинвал, забрал оттуда тяжелораненых во Владикавказ и полетел оттуда в Казбеги. Переговоры закончились, все вышли и подошли к вертолету. Бибо спросил меня: «Инал, вот грузинское руководство утверждает, что Цхинвал уже не обстреливают, это правда?». Я предложил этим двум грузинам пройти внутрь вертолета и посмотреть, в каком состоянии салон, после того, как я только что вывез из Цхинвала раненых. Они вошли и увидели кровь, еще не успевшую засохнуть. Я спросил: «Вы думаете, там осетины друг друга убивают?». Грузины картинно изобразили, что разозлились, и сказали, что разберутся, почему не выполняется приказ. И этому коварству кто-то верил или хотел верить! Грузинские боевики обстреливали Цхинвал даже в присутствии своих военачальников, когда они в апреле 1992 года вместе с Шеварднадзе приехали «посмотреть, что творится, и принять меры». Я описал в своей книге случай, когда хотел избавить мир от Шеварднадзе, была у меня такая авантюра, но я не решился ее осуществить. Как-то раз вез делегации на переговоры в Цхинвал, в вертолете сидели Шеварднадзе, Китовани и Иоселиани, что называется, «тепленькие», и я мог посадить вертолет поближе к нашим ребятам и передать им свой «ценный груз», а те уже выставили бы свои требования – отвести свои вооруженные формирования и прекратить войну. Впрочем, известное коварство грузин не гарантировало, что они исполнят уговор и прекратят военные действия. Вертолет был битком набит их охраной, так что нас расстреляли бы сразу после посадки, я рисковал не только собой, но и экипажем, хотя они сразу приняли мой план, что совершенно удивительно. Меня остановило то, что Дзасохов лично попросил меня доставить их, сказал, что доверяет мне и просил не подвести, «не натворить ничего». Кроме того, на юге к такому сценарию тоже не были готовы, а импровизировать было очень опасно. Иногда вспоминаю этот момент и начинаю жалеть, думая, что мог бы предотвратить многие трагедии и даже абхазскую войну, если бы сдал этих «товарищей» в заложники.

– В интервью газете «Республика» в 2006 году Вы сказали, что не чувствуете угрозы новой войны, что ситуация относительно стабильная, но через два года это все же случилось…

– Когда в 2008 году началась новая война, мы с семьей отдыхали в Турции, где узнали по телевизору о том, что происходит на Родине. Стали искать возможность быстрей вылететь каким-нибудь рейсом, хотя у нас были обратные билеты. Я работал тогда советником Председателя Парламента РСО-Алания Т.Дз. Мамсурова, прилетел во Владикавказ и сразу на работу. Война уже закончилась, но Южная Осетия нуждалась в помощи. Мамсуров поручил мне возглавить колонну с гуманитарной помощью Совета Федерации РФ, которая готовилась к отправке на Юг. Колонну сформировали, присоединив к ней помощь от Северной Осетии, и поехали вместе с сопровождающим от Совета Федерации. Было около 40 большегрузов. Колонна прибыла на территорию больницы, здесь еще не определили, кто должен принять груз, так что была суматоха. Наконец, все передали и вернулись во Владикавказ.

– После войны Вы два года возглавляли администрацию города Квайса. Вы знаете, что вопросы, которые Вы тогда ставили перед руководством, остаются нерешенными по сегодняшний день? Водовод все еще не отремонтирован, и деревянные коттеджи так же остаются в опасной близости от берега Джоджоры.

– Как я стал мэром Квайсы? После войны 2008 года в Южной Осетии планировали создать свою малую авиацию. Из Москвы прибыли специалисты подбирать места для вертолетных площадок в районах и для самолетной взлетной полосы в Цхинвале. Меня по просьбе Эдуарда Кокойты отпустили из Парламента РСО-Алании, здесь меня включили в исследовательскую группу представителем от Правительства РЮО. Эдуард Джабеевич видел меня будущим начальником аэропорта, но не знал, чем занять до его строительства и отправил в Квайсу временно главой администрации, пока не построят инфраструктуру. Мы обследовали всю территорию, нашли ровное место для аэродрома над Дзау с односторонним взлетом и посадкой и площадки в районах. Хорошо бы эти вопросы вернуть к жизни. Были проведены проектные работы на 120 млн. рублей. Вся эта документация находилась в Правительстве, но вскоре финансирование проекта закрыли, история с аэропортом на этом бесславно завершилась, а я остался в Квайсе на два года. Трудный был период для моей родной Квайсы, на это время пришлось землетрясение, которое привело многие дома в аварийное состояние. Коттеджи, о которых вы говорите, на совести Вадима Бровцева, бывшего председателя Правительства. Он приобрел их, и ему надо было их срочно куда-то пристроить. Я предложил раздать их по селам, потому что в самой Квайсе их некуда было ставить. Но он распорядился установить их на берегу реки, я сильно протестовал, но он убеждал меня, что потом можно будет укрепить берег. Ничего, конечно, не укрепили. Вообще там многие проблемы остаются по сегодняшний день. С водоводом я пытался справиться своими силами. Не раз нанимал рабочих, чтобы они спустились в водонакопитель и вычистили слежавшийся на дне ил. Этого хватало на полтора года, хотя это не решает проблему полностью. Я привез в город сельскохозяйственную технику, поменял крыши домов, и если бы не внутриполитические конфликты и интриги в руководстве, успел бы еще больше. Несколько раз писал заявления об отставке, и в итоге был освобожден уже после выборов.

– Чем сейчас Вы заняты? Живете во Владикавказе, хотя и в Москве работали в системе МЧС в какой-то период.

– В феврале 1993 года в штормовую погоду я смог спасти 48 человек из-под массы страшных лавин, одновременно сошедших на ТрансКАМе, когда уже никто не надеялся, было очень много погибших. С. Шойгу после этого пригласил меня в Москву работать в «Центроспасе». Через год мне дали квартиру. Кстати, я одним из первых получил медаль «Во славу Осетии» в 1995 году, как только ее учредили. Я уже был в Москве, так что медаль прислали туда и Шойгу сам мне ее вручил. Тогда это была высшая награда Северной Осетии. До этого была «Почетная грамота СОАССР», ее я получил в 1992 году за полеты в Цхинвал. Две высшие награды Северной Осетии у меня есть, я горжусь!

– Кстати, какие у Вас награды от Южной Осетии?

– «Орден Почета», «Орден Дружбы», «Защитнику Отечества». Л.А. Чибиров в начале 1990-х годов наградил меня «Почетной грамотой Верховного Совета РЮО», в тот период это также было высшей наградой Республики.

– Южная Осетия еще не все свои высшие награды Вам вручила. Вы сделали очень многое, если даже брать чисто количественные параметры.

– В общей сложности совершил 160 полетов, вывез 293 раненых. Стоило не появиться один-два дня в Южной Осетии, и количество тяжелораненных резко возрастало, хотя цхинвальские врачи спасли очень много жизней. Однажды Николай Дзагоев попросил меня вывезти из больницы двух очень серьезно раненных парней, которых трудно было даже до Дубовки доставить. Я спросил, есть ли хоть какая-то площадка на территории больницы, куда бы я мог посадить вертолет. Он сказал, что есть, хотя она не очень защищена от грузинских позиций. Я подлетел туда на низкой высоте, даже повредил волной шифер на крышах нескольких домов и посадил вертолет на площадку. Вывез раненых, кстати, они выжили.

– Ваш вертолет сыграл свою историческую роль и заслуживает, чтобы о нем сказали отдельно. Где он сейчас находится?

– Календарный срок эксплуатации такого вертолета 25 лет, так что он больше не в строю. Их было три, на двух из них я летал, а третий был законсервирован, некому было летать. В один период обстрелы шли так интенсивно, что я не успевал вывозить раненых, и дал объявление, может ли кто-нибудь на Кавказе помочь нам выполнять полеты в Южную Осетию. Пришел экипаж из Кабарды, бывшие афганцы, предложили свою помощь. Они выполняли полеты два дня на своем вертолете, и то было очень хорошо, потому что отдавать вертолет для полетов в зону боевых действий никакое руководство не хотело. Вообще летать в Южную Осетию было противозаконно, она же официально считалась чужим воздушным пространством, и если бы нас сбили, к грузинам формально не должно было быть претензий. Два моих вертолета впоследствии сдали в аренду куда-то за границу, и они больше не вернулись. А третий так и стоял в аэропорту все это время, он уже исчерпал свой ресурс. Можно было бы сделать из него памятник и поставить, например, на Гизельском круге, где была моя площадка в те годы...

– Как изменилась Осетия за эти годы, и как изменился патриотизм?

– Мы тогда больше ценили нашу Осетию, потому что своими руками боролись за ее свободу, не жалели своих жизней ради нее. Те ребята, которые воевали тогда и отстояли независимость, заслужили больше прав в своей освобожденной молодой стране, чем получили на самом деле. Сейчас идет СВО на Украине, где очень хорошо показывают себя наши ребята, для них Родина превыше всего. Мой однофамилец Руслан Остаев командует осетинским батальоном «Алания»… Я не политик, но если страна находится в состоянии войны, то надо воевать, а как же иначе? Я горжусь нашей боевой молодежью, но надо думать уже сейчас о том, что когда закончится СВО, наши бойцы не должны остаться на обочине жизни, как это произошло в 90-х.

– Что еще сейчас связывает Вас с небом, кроме пчел на Вашей пасеке в Южной Осетии?

– Между прочим, это правда – смотрю на пчел, как они взлетают и садятся, и чувствую себя за штурвалом. Загруженная пчелка взлетает и садится по-другому – подлетает, видит, что посадочная площадка занята, и кружится, пока она не освободится... Если серьезно, мне постоянно снится небо, полеты на самолетах и вертолетах. Я доволен судьбой, что исполнилась моя мечта, летал на всем, и считаю, что не зря прожил свою жизнь.

– Уверены, что Ваш рассказ вдохновит цхинвальских мальчишек поступать в летные училища, и может когда-нибудь снова откроют аэроклуб Цхинвала.

– Надеюсь на это и желаю удачи!

Инга Кочиева

Опубликованно: 19-02-2024, 14:15
Документ: Интервью > https://respublikarso.org/interview/5247-inal-ostaev-v-90-e-gody-vo-vremya-voyny-my-bolshe-cenili-nashu-osetiyu-ne-zhaleli-svoih-zhizney-radi-nee-a-s-takimi-komandirami-kak-hubul-parpat-vadim-gazzaev-pri-zapredelnom-geroizme-drugih-rebyat.html

Copyright © respublikarso.org
При копировании материалов, гиперссылка обязательна.