15 ноября в Выставочном зале Союза художников Южной Осетии открылась персональная выставка работ Заслуженного художника РЮО, члена Союза художников РЮО и РФ Рудольфа Бигулаева «По святым местам». В преддверии открытия мы встретились с художником в солнечной студии училища с большими окнами, где неизбежно приходят мысли о том, что, возможно, прямо вот здесь, у окна, когда-то смотрел на восход солнца Махарбек Туганов, основатель училища. И о том, что в такой уютной атмосфере студенты закономерно пишут натюрморты с цветами и учатся чувствовать цвет, как чувствует его их наставник, импрессионист Рудольф Бигулаев.

– Рудольф Харитонович, три года назад в Цхинвале прошла Ваша персональная выставка, приуроченная к Вашему юбилею. С чем связана нынешняя? Подведение итогов нового этапа творческой деятельности?

– Предыдущая персональная выставка охватывала большое количество работ и, соответственно, разные периоды творчества. Сейчас я хочу представить работы, созданные в течение последних двух лет. В 2023 году я участвовал в очередном Международном пленэрно-выставочном проекте «Русская Атлантида» Союза художников России. Базой пленэров обычно избираются определенные российские города, по которым нас развозили. Требование – создать не менее десяти работ. Мы жили в Славянске-на-Кубани, откуда на машине с прицепом выезжали в другие города – Новороссийск, Туапсе и писали эти местности. А нынешним летом мы должны были уже ехать к горам на юг, это были аланские места, и у меня лично был большой интерес. Но времени нам отвели немного, да и в рамках проекта были обязательства, так что по аланским местам надо будет поездить индивидуально. Это была чисто пленэрная работа, я отдал себя на съедение мошкаре и писал на воздухе. А уже летом 2024 года участвовал во Всероссийском академическом пленэре «По святым местам», посвящался он Героям Советского Союза, мы работали в местах, где они жили, и которые имеют значение для любого советского человека. Многих деревень уже нет, все заросло лесом. Например, родина маршала Говорова находится в 150 километрах от Яранска, прямо в лесу установлена огромная каменная глыба с табличкой: «Здесь стоял дом маршала Советского Союза Л.А. Говорова». Я писал пейзажи, речку Пижму, которая протекает рядом.

Также опустела и исчезла с карты деревня, в которой жил маршал авиации СССР К.А. Вершинин. Проект организовали совместно Союз художников России и Академия художеств России, а меня пригласили участвовать, как члена Союза художников РФ и как постоянного пленэриста. 9 декабря в Москве откроется выставка по итогам этого проекта, меня пригласили участвовать, выбрали несколько моих работ. Как постоянный участник академических пленэров, я могу давать рекомендации, и художнику уже не нужно представлять портфолио для участия в пленэре. Я представил свою студентку Елизавету Цховребову и осетинского художника из Санкт-Петербурга Махарбека Тибилова. Таким образом, моя нынешняя выставка – результат двухгодичного цикла пленэров, работ у меня много, но выставил только 42 картины, среди них есть и работы, написанные в Южной Осетии. Подготовить работы к выставке не так просто, это затратный процесс.

– Да и Выставочный зал не вмещает большого количества работ, особенно масштабных…

– Для нашего Союза художников этого зала достаточно, его хватает. Наши художники хорошо выставляются также и в России. В этом году я вместе с коллегами принимал участие в выставках в Краснодаре, Пятигорске, Ростове-на-Дону, на юге России. У меня были персональные выставки во Владикавказе, вместе с другими нашими мастерами кисти выставлялся в Москве, Санкт-Петербурге, в Керчи. Пленэрных выставок у меня было много – в Йошкар-Оле, Набережных Челнах и забыл уже, где еще.

– Поясните, почему проект называется «По святым местам»?

– Там везде были храмы. В этом году, например, в Новочеркасске мы жили в монастыре вместе с монахами, писали монастырский комплекс, реку Дон, пляж. Поработал на Керченском полуострове, в Тамани. Прекрасные места, оттуда был виден Крымский мост.

– Дроны не пролетали?

– Пролетали, мы видели, но продолжали спокойно работать. Некоторые мои работы уже продались – в Петербург, в Новосибирск и т.д. и, к сожалению, не попадут на выставку. Но не продавать свои труды тоже не получается, благодаря этим «взносам» в мое творчество я разъезжаю и работаю в разных местах.

– Идя по вехам Вашей биографии, можно сказать, что основы мастерства у Вас закладывались в стенах Цхинвальского художественного училища. А в Ленинградском училище – уже приобретали стиль, направление и профессионализм. Как все начиналось, кто помог понять, в чем Ваше призвание?

– Начиналось в Хетагуровской средней школе, где я учился, а помог наш учитель Станислав Тибилов, которого мы звали «Черчение». Я два года занимался у него в факультативе, рисовали листья во дворе и подобную ерунду, и он отметил, что у меня есть задатки. Я вообще-то был боксером и спорт для меня был важной частью жизни, но все же невольно присматривался к художникам, которые рисовали этюды в парке, пока я нарезал круги по стадиону. Иногда подходил к ним посмотреть, пообщаться и почти всегда получал совет поступать в Худучилище. Я поговорил со своим школьным учителем, и тогда он произнес таинственную фразу: «Пришло время рисовать кувшин, ну или яблоко». В общем, серьезные вещи, а не листочки, потому что предстояло сдать экзамен и пройти конкурс. Родители были расстроены неимоверно моим решением и долго меня отговаривали «не тратить жизнь на ерунду», но я проявил упорство. Это был 1976 год, конкурс в Цхинвальское художественное училище был тогда большой – четыре человека на место, поступить было непросто. Но я поступил и был счастлив, хотя очень скоро осознал, что отстаю от своего курса, потому что они до того отучились по 5-6 лет в художественных школах, были старше меня и превосходили мастерством. Мои грубые штрихи сильно отличались от их тонких линий в рисунке. Я стал больше заниматься, работал над собой, и к третьему курсу вроде бы догнал их. Оставалось решить один вопрос: еще одна моя серьезная любовь – бокс – никак не хотела покидать мое сердце, я все время пропадал на сборах, накапливая пробелы в учебе, но тут я твердо от сборов отказался, поняв, что учиться надо серьезно или не учиться вовсе. Стал ездить по выставкам, не пропустил ни одной весенней и осенней персональной выставки в Тбилиси. Курс у нас был очень интересный: Ацамаз Кабисов, Василий Гаглоев… Мы закончили факультет живописи, а дальше все продолжили в разных направлениях, в разных ВУЗах. В училище нам с первого курса преподавала Санжеровская Анастасия Михайловна, она дала нам очень многое, и кроме всего, развивала у нас хороший вкус. С третьего курса Григорий Котаев преподавал композицию и живопись. Георгий Догузов, Борис Санакоев преподавали нам. Это была тугановская школа, очень сильные художники. Особенно хочу отметить Лаврентия Касоева, это большой педагог. Я помню, обычно после занятий мы с ним шли вместе до дома, а жили мы тогда рядом, и разговаривали об искусстве. Когда я еще приезжал в Тбилиси на сборы, Лаврентий Павлович учился в Академии, жил в студгородке, как и я вместе с другими спортсменами, он заходил к нам, водил меня по музеям, мы подружились.

– Потом было Мухинское училище, как его называли – «Муха».

– Я поступил не сразу, отслужил армию и вернулся в Ленинград, устроился на работу, собирался готовиться поступать, но где-то в мае меня забрали на военную переподготовку, хотя обычно после армии так быстро не берут на военные сборы. Почти месяц я провел на финской границе, рисовал карты где-то в лесу. В итоге опоздал к поступлению и потерял год. Остался в Ленинграде, снова вернулся к спорту и первое время чувствовал обреченность, грустил, колотил нещадно по «груше» и противникам, считая, что упустил свой шанс. Искусством тоже занимался, но меньше, чем хотелось бы, чаще был на ринге и на сборах, как обычно. Потом пришел в себя и стал готовиться, занимался у репетитора, кстати, у нашего земляка – Омара Догузова, который после, кажется, философского факультета Университета поступил в «Муху» на дизайн. Он готовил меня по композиции. Еще меня учила Аза Николаевна Тибилова (Туаева), преподаватель кафедры общей живописи в «Мухе», она была тоже из тугановских учеников, и когда Махарбек приезжал в Питер, он всегда оставался у Азы Николаевны и ее мужа, архитектора Бориса Александровича Тибилова. Они очень помогали ленинградским студентам-осетинам. Спасибо этим людям, под их присмотром я стал студентом Ленинградского Высшего художественно-промышленного училища им. В. Мухиной. В наше время училищу вернули имя его основателя, А.Л. Штиглица.

– Кстати, непосвященному человеку трудно сразу понять, почему «промышленно-художественное», при чем там промышленность?

– Есть всего две такие специализированные промышленные школы – Строгановское и Мухинское. Факультеты дизайна были и в других ВУЗах – в Минске, во Львове, в Тбилиси, слабее, правда. «Мухинка» и «Строгановка» были ведущими школами. Что значит промышленное училище? К примеру, автомобиль «Нива» – дипломная работа кафедры общего дизайна. «Нива» появилась в 1977 году и стала сенсацией, автомобиль сочетал в себе комфорт и проходимость, малые траты бензина, то есть обошел своих соплеменников – грубоватые военные машины «УАЗ». Фотоаппарат «Зенит», конечно, помните? Это все работы студентов промышленно-художественных училищ, факультетов дизайна. Есть понятие промышленной графики, она связана с книгами, плакатами, упаковкой чего угодно – от духов до кондитерских изделий. Книги, которые разрабатывают дизайнеры, чуть-чуть отличаются от станковой графики. Есть факультет «Дизайн стекла и керамики», они занимаются всем – от стеклянной посуды до витражей.

– А архитектура зданий? Там есть поле деятельности для дизайнера?

– Когда я учился, развивали архитектуру малых форм: ларьки, малые гостиницы и т.д. Я закончил факультет концептуального дизайна. Мы были программистами, не компьютерными, а рисовали все руками, занимались штучным дизайном – грубо говоря, к примеру, создаешь дизайн чашки, и он потом уходит в производство. Программист работает над решением проблемы, а это большой срез факторов – социокультурный, типаж, объект предназначения – скажем, если чашка для студента, то хорошо бы она была с подогревом, чтобы крышка откидывалась, ведь у него нет времени, он насыпает кофе, закрывает, кладет в рюкзак и почесал в метро. Дизайнер продумывает требования к изделию в зависимости от того, на кого он рассчитан. Я рад, что закончил этот факультет, потому что сейчас в театре, где работаю художником, чувствую себя как рыба в воде.

– Хотелось уточнить у дизайнера-концептуалиста, возможно ли декорировать со вкусом наш новый Старый мост в национальном стиле?

– Можно надеяться, что это что-то исправит. Я сомневаюсь, что проект моста делал архитектор, это явно был строитель без представления о ландшафтной привязке, там не поработал художник. Мост построен для проезда автомобилей, с этим он без сомнения справится, но в таком красивом месте надо было еще и о красоте подумать. А вот бывший Старый мост делал настоящий строитель-архитектор. Что теперь делать, Франция сто лет терпит Эйфелеву башню! Строителям спасибо, что построили мост, я критикую архитектора, это просто человек, который хорошо знает компьютерные программы 3D Max, AutoCADи что-то еще в таком духе. Не более.

– Искусственный интеллект потихоньку берет на себя задачи, которые требуют больших затрат времени и труда художника, можно обучить ИИ, закинув ему несколько тысяч картинок и заказать произведение искусства под названием «Закат в горах». Есть ли угроза вытеснения подлинного искусства такими поделками?

– ИИ будет создавать такие вещи, копии шедевров живописи или картины в стиле великих мастеров, это неизбежно. Таких произведений вполне хватает для массовой культуры. Но то, что создает сам художник, человек с переживаниями, мыслями, со своим оригинальным видением и т.д., не повторит никакой искусственный супер-мозг. Хотя свои потребители у них есть, и эти «работы» гораздо дешевле. Процентов 70 работы художников они могут отнять, я не спорю. Но люди, которые понимают искусство, все равно будут вкладывать не в искусственный интеллект, а в настоящего художника.

– Художнику мало уметь рисовать, надо еще обладать философским видением, своим представлением о том, как устроен мир. Какое имеет значение мировоззрение художника?

– Огромное значение. Человек, который не развивается, он останавливается. Художник, который пишет каждый день, он развивается, думает о духовном, мысль не стоит на месте, она проникает дальше. Если художник не работает, не выставляется, он топчется на месте. Когда человек работает, у него параллельно идет образование. Надо знать все, что предшествовало достигнутому на сегодняшний день в искусстве, но надо иметь и собственное понимание сущего, чтобы отражать его на холсте.

– А в чем особенность Вашего мировоззрения? Кажется, у Вас был период увлечения буддизмом?

– Интересовался буддизмом серьезно, был такой период жизни. Есть такие сферы, о которых трудно говорить откровенно, это очень личное: я ищу Бога в себе, без посредников, без ритуалов, путем постоянных медитаций, осмысления того, почему и как все устроено. Создатель – везде, и я хочу посмотреть, что у меня в глубине души, почувствовать это. Я изменился, и меняется мое творчество. У меня был период, когда я писал философские сюжеты, духовные. Потом однажды у меня украли все работы, все до единой, и после этого я к этим темам не возвращаюсь, эта сфера для меня закрыта.

– Можете немного рассказать о тех работах?

– Была картина «Три философа», они размышляют над первичностью курицы или яйца, и держат при этом зонты в руках, которые ограждают их от внешнего влияния. Были еще «Два философа, пускающие мыльные пузыри» – все их идеи и мысли лопаются, потому что не там ищут Истину. «Паломник» – человек, прошедший долгий путь, он идет, а за ним его тень с рюкзаком на плече, в котором эгоизм, лживость, все тяжелые грехи. В таком ключе я работал. Удивительно, что сейчас я лучше владею техникой, есть мастерство, но нет сил, я никогда не смогу повторить эти работы. Это был очень болезненный удар для меня, пять лет я не брал карандаша в руки, потом стал писать в другом стиле и на другие темы.

– Вы преодолели этап жизни.

– Просто стал мудрее, сильно изменился во взглядах и в оценке человека, в понимании жизни. Тогда у меня было больше агрессии, больше «эго» – этим создавалось то самое состояние души. Сейчас я спокоен, многое из того, чего раньше боялся, перестало меня пугать. Если в чем-то провинился перед Богом, должен ответить, чтобы душа очистилась, я воспринимаю это абсолютно спокойно.

– Как связан этап импрессионизма в Вашем творчестве с этим духовным переходом? Размытость изображения, нечеткость, дымка, туман – кажется таков ответ импрессионизма на академическую точность живописи.

– Нет, не так. Да, я сейчас пишу в жанре импрессионизма, я пленэрист-импрессионист, на этих принципах основываются мои работы: каждый определенный момент у человека есть конкретные чувства. Картина Клода Моне «Впечатление» («Импрессио») дала начало этому течению. Моне говорил: «Воздух, цвета, тени меняются постоянно». Импрессионисты раньше пришли к пониманию физических процессов в атмосфере, сейчас физики открыто признают гениальность и врожденную интуицию Ван Гога, изобразившего в своей манере звездное небо. По другому смотрел и видел Сезанн, который расчленил форму на геометрические фигуры. От него и пошли кубисты, в том числе и Пикассо. Нам сейчас легко рассуждать, а в какие годы это происходило!

– О Вашей привязанности к Ван Гогу говорят «Подсолнухи», которые Вы повторили.

– К сожалению, эта работа пропала, может, сделаю еще когда-нибудь. Подсолнухи многие писали и до Ван Гога, у меня тоже много этюдов с подсолнухами, но как он их написал, это неповторимо! Каждый мазок у него работает! Когда-то в детстве я нарисовал куст и сказал: «О, мой куст не хуже, чем у Ван Гога!». А потом увидел в Эрмитаже «Хижины» Ван Гога и прослезился, так я прочувствовал каждый его вибрирующий штрих. Мне было тогда 18 лет…

– Чем навеяна Ваша картина «Полет» с летящим по небу человеком с одним крылом, есть в ней что-то личное?

– Конечно, есть. На самом деле он еще не взлетел. Человек в поиске духовного, вроде бы что-то нашел, но все еще не оторвался от земли, ему не хватает второго крыла. Но в одной руке у него зонт, и он хотя бы мягко приземлится, потому что не бросает поиски. Мне хочется, чтобы картина художника все-таки отражала хоть немного оптимизма, даже «Бурлаки на Волге» Репина не совсем трагичная картина, это жизнь.

– Большое значение имеет и материал, который художник использует для работы.

– Ну, с этим сейчас легко, лишь бы деньги были, можно все найти. Мне хватает на кисти и краски, грех жаловаться, работы мои неплохо продаются. Многие выдающиеся художники не имели куска хлеба и получили признание лишь после смерти.

– Михаил Кулумбегов, например, все пишет мастихином, не пользуясь кистями, и делает свои работы очень быстро, такая у него особенность J.

– Да, Михаил Вахтангович приезжал недавно, мы даже вместе поработали, посоревновались в скорости J. У него интересный стиль и острый взгляд, мы оба импрессионисты, но пишем по-разному.

– Кто из наших художников по-настоящему велик?

– Тугановская плеяда. Я думаю, они все были великие, наши именитые мастера. В такие непростые времена они раскрывали свой талант, творили, состоялись как художники, они все, безусловно, великие. Сейчас самый маститый наш коллега, живописец, большой художник Магрез Келехсаев, он единственный Народный художник на юге России, наш земляк.

– Сейчас Вы Заслуженный художник РЮО, наставник молодежи, преподаете спецдисциплину в Цхинвальском художественном училище им. М. Туганова. Был и Петербургский период творчества.

– В Питере я буквально жил в мастерской Союза художников, там, где работал, хотя был прописан в Зеленогорске, ездил туда в пятницу вечером, возвращался в воскресенье ночью в свою мастерскую. Я член Санкт-Петербургского отделения Союза художников. Питерский период творчества тоже плодотворный, я жил там довольно долго, но все в конце концов возвращаются на Родину. Я рад, что работаю в стенах родного училища. ЦХУ сейчас переживает не лучшие дни по сравнению с советским периодом. Мастерские наши нуждаются в расширении, нам уже много лет, точнее, десятки лет обещают пристроить дополнительное крыло здания во внутренний двор училища, но реальных подвижек пока нет. Для студентов, поступивших к нам из районов, нет общежития, им приходится ездить, а зимой это особенно проблематично, и, таким образом, мы теряем талантливых учеников. Что я могу пожелать своим дорогим подопечным? Учиться надо, много работать, и тогда твое призвание пойдет тебе навстречу, в противном случае лучше выбрать другую сферу. Профессия у нас благородная, я сам снимаю шляпу перед своими коллегами, потому что понимаю, сколько труда они вкладывают. Зарабатывать живописью непросто, это не хобби, как на самом деле думают некоторые – мол, нам нравится рисовать картинки, а мы еще и нагло требуем за них много денег. Нет ничего хуже дилетанта, причем во всех сферах жизни, но дилетантов, рассуждающих об искусстве, надо вообще изолировать от общества J

Инга Кочиева