10 сентября 2024 года свой 80-летний юбилей отметила одна из видных представителей юго-осетинской школы этнографии, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела истории и этнологии ЮОНИИ им. З.Н. Ванеева, доцент кафедры истории Осетии и Кавказоведения, Заслуженный работник высшей школы РЮО Аза Кокоева. В научном мире Аза Багратовна известна, прежде всего, своими исследованиями в сфере, довольно неожиданной для оптимистичной женщины с прекрасным чувством юмора: область ее работ – погребальные обряды осетин, их представление о загробном мире, культ мертвых, ритуалы и традиции, связанные с утратой одного из членов социума, философские рассуждения о жизни, смерти и судьбе. А. Кокоева считает, что эта именно та сфера, в которой наиболее полно сохраняются элементы исторического прошлого, хотя и в упрощенном виде, и, опираясь на богатейший полевой материал, собранный за многие годы этнографических экспедиций, она раскрывает все эти вопросы, охватывая период от самых древних времен до современных традиций и обрядов. При этом она обнаруживает как соответствующие параллели с фольклором, мифологией и эпосами других народов, так и абсолютно уникальные явления, присущие только осетинской традиции.

– Аза Багратовна, Вы часто говорите, что этнография оказалась для Вас естественной средой обитания. Что Вы имеете в виду?

– Я выросла в селе, поэтому многое из того, что я исследовала, мне было привычно и понятно на ментальном уровне. Мы жили в Сарабуке, мой отец для своего времени был образованным и продвинутым человеком, в 1920 году участвовал в Бургустанской битве, после чего окончил Высшую партийную школу, занимал довольно высокую должность в Ортевском ревкоме. Мама была Бесаева, из села Прис. Нас было пятеро детей – я и четверо моих братьев: двое старших и двое младших, семья была большая, так что жизнь у моей мамы не была легкой. И хозяйство было немаленькое, были даже буйволы, мы не бедствовали. Учились в осетинской начальной школе в Сарабуке, довольно полной, несмотря на то, что село считалось небольшим – 50-70 дворов. В семьях было много детей, школы тогда открывались, а не закрывались, и кто мог думать об угрозе исчезновения осетинского языка? Учебников, правда, не хватало, и я попросила мальчика, который сидел со мной за одной партой, положить свою книгу посередине. Коля, так его звали, в ответ шепотом попросил принести ему завтра 7-8 головок лука, они очень бедно жили. В центре класса стояла печка, которую утром растапливала уборщица, и Коля, который чаще всего прибегал на уроки босым, обычно долго грелся у печки. А я, как и другие девочки, носила «финки» – штаны и курточку на резинке, и утром тихонько залезала по лестнице на чердак, закидывала в куртку луковицы или что-нибудь еще и относила Коле. Учиться плохо было стыдно, так что все старались, да и учителя много дополнительно работали с отстающими. После четвертого класса сарабукские дети ходили уже в Ванатскую среднюю школу, учеба велась на русском языке, а осетинский язык и литература изучались как предметы.

– То есть это вполне было возможно – учиться на родном языке в начальных классах?

– Конечно. Даже в Тбилиси дети из осетинских семей ходили в начальную осетинскую школу, не говоря уже о Южной Осетии. Что еще можно сказать о том периоде? Современным детям трудно представить то время: телевизоров еще не было, но была библиотека, чтение было самым интересным занятием для школьников, а также спорт и художественная самодеятельность. Мы оченьлюбили уроки естествознания и географии, знали эти учебники наизусть. Историю я тоже очень любила, поэтому поступила на историко-филологический факультет ЮОГПИ, ректором которого тогда был Павел Васильевич Догузов. Он же преподавал мне историю. Студенчество – лучшие годы жизни! Все было интересно, все нравилось, на все хватало сил. Я играла в волейбол, вошла в волейбольную сборную Южной Осетии во времена звездных составов наших сборных, и мы часто выигрывали чемпионаты, у меня сохранились награды тех времен. Часто ездила на научно-студенческие конференции в Тбилиси, Сухум, Батуми. На одной из конференций в Тбилиси, помню, познакомилась с Владиславом Ардзинба, он тогда уже учился в аспирантуре в Институте востоковедения АН СССР, занимался темой Малой Азии, своей любимой хеттологией, в которой впоследствии стал одним из крупнейших специалистов в мире. После той конференции мы больше не виделись, но переписывались, и однажды он даже прислал мне свое фото с друзьями, подписанное «Апсны, 1966». Эта подпись о многом говорила: примерно через год в Абхазии начались народные волнения против притеснений абхазского языка, политики Грузии по искажению истории народа и ясно, что позиция Владислава к тому времени уже была сформирована.

– Вас направили в целевую аспирантуру от ЮОНИИ в 1970-м году. Вы там уже работали?

– Нет, я закончила учебу в ЮОГПИ, но пока не работала. Научно-исследовательский институт заботился о привлечении молодых кадров, этнография тогда была новой наукой. Молодой преподаватель Людвиг Алексеевич Чибиров читал нам в ЮОГПИ лекции по этнографии, они вызвали у меня большой интерес и сформировали направление, в котором я бы хотела развиваться в дальнейшем. Лекции были интересные и глубокие, отражали большой интеллект и эрудицию преподавателя, впоследствии я убедилась в его необыкновенной работоспособности, думаю, за свои президентские годы он написал бы еще несколько монографий и преумножил бы и без того огромный вклад в историческую науку. Кстати, в 90-е годы наши молодые ученые стали совмещать научную работу с государственной службой или же полностью на нее перешли, но отказаться от своего призвания невозможно, особенно от этнографии, потому что объекты ее изучения находятся повсюду вокруг нас: в быту, семье, эпосе, традициях, языке. В 1970-м году ЮОНИИ отобрал нас троих – Алана Чочиева, Зелима Цховребова и меня в целевую аспирантуру по специальности этнография, мы отправились учиться в Институт истории, археологии и этнографии им. И. Джавахишвили Академии наук ГССР. Зинаида Гаглоева, возглавлявшая тогда ею же созданный в ЮОНИИ отдел этнологии, была назначена моим научным руководителем. Она оказала огромное влияние на мое формирование и становление как этнографа, было большой честью работать в одной «команде» с ученым такого уровня, автором фундаментальных трудов по этнографии осетин. Через некоторое время она стала первой женщиной-осетинкой, получившей учёную степень доктора исторических наук.

Мы группой исследователей ходили вместе с Зинаидой Давидовной в экспедиции по Северной Осетии, работали почти во всех районах, записывали самый разный материал. Помню, однажды в нашей группе был Геннадий Габараев, который интересовался охотничьей лексикой, и это было очень интересно. Я собирала материал по погребальным обрядам, это была моя тема, и мне самой было очень интересно, а уж работать с людьми я умела так, что мои информанты потом становились мне друзьями J. У работы этнографа есть такое свойство – ему рассказывают то, что, как будто, никого не интересует, какие-то дела давно минувших дней, но ты слушаешь внимательно, и рассказчик начинает чувствовать важность момента, старается быть предельно собранным, чтобы ничего не упустить. При этом он должен видеть, что ты в теме, ты понимаешь, о чем он говорит, и задаешь правильные вопросы, а не просто бездушно нажимаешь кнопку диктофона.

– Надо владеть всеми этими методами на теоретическом уровне, но, конечно, еще важней уметь расположитьк себе рассказчика, это уже талант.

– Методов работы в этнографической науке много, но непосредственно в полевой работе используются методы интервью и наблюдения, это когда беседуешь с информантом по собственному вопроснику и направляешь разговор в нужном направлении, или же участвуешь в каком либо семейном событии, тщательно изучаешь и фиксируешь весь комплекс элементов обряда. Поэтому полевая этнографическая практика нацелена на сбор добротного материала, который и является источником научных знаний в этой сфере. Ты можешь провести целый день с информантом и не получить ничего путного, а бывает, что с первых слов начинает поступать бесценный материал, и тогда ты думаешь, как же тебе повезло! И дальше уже переходишь к систематизации и анализу собранного материала, все полученные данные надо сравнить с тем, что уже известно как для осетинской истории и культуры, так и других народов региона и даже всего мира, и делаешь научные выводы. Таков полный цикл этнографического исследования. Но даже простая полевая работа в наших условиях сейчас бесценна, потому что становится все меньше старожилов, которые могли бы рассказать о старинных обычаях и обрядах, да и вообще села постепенно пустеют, а в городе обряды стали совершаться в «облегченном» варианте. Может быть, это и неплохо, потому что, к примеру, погребальные обряды были перегружены обязательными элемента ми, ни один из которых не следовало пропускать. Но в целом для истории народа имеет большое значение сохранение информации о самых мелких деталях обрядов, традиций и быта.

– Эта работа проводилась Вами во время учебы в аспирантуре? Как развивались Ваши исследования в дальнейшем? Защитились Вы спустя довольно много времени…

– Обстоятельства жизни ученого редко складываются так удачно, чтобы прямолинейно вести свою научную карьеру. Так было и у меня. Впрочем, собранного материала было настолько много, и он был таким качественным, что я периодически публиковала свои статьи в «Известиях ЮОНИИ» и журнале «Фидиуӕг», такие как: «Некоторые элементы погребального обряда у осетин», «Смерть и похороны у осетин», «Мӕрдтыбӕсты дуне Нарты бӕсты», «Народные верования о детских болезнях» и другие. Были и другие исследования, например, по родильным обрядам, но в целом я придерживалась своей основной тематики.

– Довольно мрачная область исследования для молодой и жизнерадостной женщины, нет?

– Если отойти от условностей и стереотипов по отношению к этой теме, то, в общем-то, это самое важное, что должно интересовать человека – что нас ждет после смерти. Наши далекие предки об этом тоже, конечно, думали. Согласно традиционной вере осетин, смерть человека не являлась его физической кончиной, а означала переход в другой мир мӕрдты бӕстӕ – Страну мертвых – или, как ее называли – ӕцӕг дуне – Истинный мир, а земную жизнь называли мӕнг дуне – Ложным миром. То есть загробный мир, по их понятиям – копия мира земного. Такое представление встречалось также у древних индусов, греков, римлян и многих других народов. Конечно, присутствовал и определенный страх перед умершими, но они также обладали могущественной силой, поэтому по сегодняшний день осетины говорят: мард дзуар у, т.е. покойник свят. Если проникнуться таким отношением к жизни и смерти, то тема уже не кажется мрачной, а является очень интересной, к тому же на тот момент она была мало изучена, и надо было успевать фиксировать то, что ещемогли вспомнить старожилы. Материала для диссертации было более чем достаточно, и, собственно, в черновом виде она была готова и ждала своего часа, но настали трудные для Южной Осетии времена, и все это отошло для меня на второй план. С 1995 года я стала преподавать этнографию в Юго-Осетинском Государственном университете, продолжая публиковаться в научных журналах и СМИ, в том числе – в газете «Республика», с которой у меня нашлись точки соприкосновения по тематике. Одновременно, с 2000 года я стала старшим научным сотрудником отдела истории и этнологии Юго-Осетинского научно-исследовательского института. Диссертация моя на тему «Погребальный обряд осетин как этнокультурный феномен» только обогатилась за все эти годы, так что защита прошла успешно в Северо-Осетинском Государственном университете в 2015 году. С благодарностью хочу отметить содействие Людвига Чибирова в организации защиты. Уже через год текст диссертации был издан отдельной монографией издательством «Республика» в Цхинвале при поддержке СОИГСИ ВНЦ РАН и Правительства РСО-Алания и ЮОНИИ им. З. Н. Ванеева.

– Ваши коллеги отмечают, что монография «Этнокультурный феномен погребального обряда у осетин» является практически справочником по этой теме. Особенный интерес вызывает глава, где Вы рассказываете о представлениях нартов о загробном мире.

– Нартский эпос осетин – богатейший источник знаний о древних представлениях о загробном мире. И, прежде всего, можно заметить, что существует связь между живыми и мертвыми, они общаются, покойники помогают живым нартам советами, но посещать загробный мир можно лишь в самых исключительных случаях и только с разрешения Барастыра. Эти наблюдения отражены в сказаниях о походе Сослана в Страну мертвых и о Безымянном сыне Уырызмага. Эпос до сих пор не исследован полностью. Есть и другие вопросы, которыми я хотела бы заняться. Сейчас меня интересует тема такого мифологического персонажа, как Удхӕссӕг – это «тот, кто уносит души». Отношение к нему вроде бы должно быть строго негативное, но в фольклоре не все так однозначно. Послал Бог Удхӕссӕга за душой человека, а тот взмолился: «За что Ты отвел мне такую скорбную миссию?» Бог ответил: «На тебе нет греха, это поручение, которое ты должен выполнить»… Однажды в экспедиции я услышала от своего информанта очень интересную историю, где отец наставляет сына: «Всегда дели свой кусок хлеба с кем-нибудь, нельзя есть его в одиночестве». Однажды парень пошел в лес, долго шел и, устав, присел у источника, достал из сумки хлеб с сыром и тут увидел появившегося рядом человека в черном. «Добрый человек, – сказал он, – присядь рядом, поделим хлеб, что я взял с собой». Тот присел рядом, они съели хлеб с сыром, выпили воды из источника. И, заметьте, он не спросил, кто ты и куда идешь – у осетин это не было принято, спрашивать можно было лишь в конце трапезы. Когда парень, наконец, задал свой вопрос «Кто ты, путник?», человек в черном ответил: «Удхӕссӕг».

– Тогда скажи, когда я умру.

– Умрешь на второй день после свадьбы, – ответил человек в черном.

Парень вернулся домой, но никому не стал говорить о том, что слышал, он прожил несколько лет, так и не обзаведясь семьей. Потом, видимо, время притупило его страх, он подумал, что, возможно, за столько времени Удхӕссӕг, у которого много работы, забыл о нем, и парень решил жениться. На следующее утро после свадьбы Удхӕссӕг постучал в его дверь: «Я пришел за тобой». Парень попросил его подождать немного, чтобы попрощаться с отцом, а сам вместо этого спросил отца: «Ты говорил мне, чтобы я всегда делил свой хлеб с кем-нибудь. Так вот, Удхӕссӕг, с которым я поделил кусок хлеба много лет назад, теперь пришел за мной». Отец посоветовал ему задать Удхӕссӕгу всего один вопрос: «Неужели хлеб-соль уже ничего не значат?». Удхӕссӕг удивился этому вопросу и сказал, что спросит об этом у того, кто его послал. Вернувшись, он сказал парню, что ему разрешили прожить еще 15 лет. И исчез. Эту историю мне рассказал старожил села Църу Юра Кокойты, она кажется мне удивительной. Мне также хотелось бы обобщить и опубликовать материал по Мыкалгабыр, о сути этого понятия и его интерпретациях. У меня много материала о чертях («хӕйрӕджытӕ»), о том, как изгоняли чертей из бесноватых в Джеры-дзуар, эта процедура описывается во многих рассказах старожилов, о ритуалах, которые следовало выполнять при встрече с чертями. Сейчас я работаю над материалом, который надеюсь издать небольшой книгой, он также связан с циклом мероприятий осетинской погребальной обрядности. И есть давно отложенные рукописи статей, которые ждут своей очереди, в том числе для публикации в газете «Республика».

– Аза Багратовна, все же, как Вы объясните живучесть и распространенность у осетин культа мертвых?

– Этот культ существовал у наших далеких предков. Когда скифского вождя преследовал персидский царь Дарий, он отправил ему послание: «Перестань отступать и сразись со мной!». На что Иданфирс ответил: «Нам незачем торопиться вступать с вами в бой, у нас нет городов, нам нечего опасаться, что они будут захвачены или опустошены. Но у нас есть гробницы предков, разыщите их, попробуйте разрушить, тогда узнаете, станем ли мы сражаться с вами из-за этих гробниц». Вот в чем были ценности и чему воздавалось почтение у наших предков, так что этот культ имеет глубокие корни и сохранился по сегодняшний день. Впрочем, чем дальше, тем меньше чувствуется эта сакрализация обрядов, связанных со смертью. Обратите внимание, явление смерти стало чем-то обыденным, а раньше нельзя было даже громко разговаривать рядом с покойным...

– Очень интересное исследование у Вас по обряду Бӕхфӕлдисын.

– Вот еще подтверждение тому представлению о загробном мире, которое существовало у осетин. Они были уверены, что путь далек, и покойный должен прибыть на место засветло, иначе его не примут в царстве мертвых («мах фӕлдисӕм бӕхы, фӕндаг дард у ӕмӕ хъуамӕ рухсӕй бахӕццӕ уай, кӕннод дӕ мӕрдты нӕ айсдзысты»). Это древнейший обряд, который как раз иллюстрирует, как понимали наши предки окончание земного пути и переход в ӕцӕг дуне.

– С юбилеем Вас, Аза Багратовна, и дальнейших успехов в любимой науке!

– Спасибо! История таит много тайн, а уж этнография просто неисчерпаемый источник знаний о жизни народа, так что этнография осетинского народа ждет своих новых исследователей.

Инга Кочиева

На фото:

1. Студенческие годы. Аза Кокоева – четвертая слева. Рядом Роберт Гаглойты, ныне директор ЮОНИИ им. З.Ванеева

2. Перед началом праздничной демонстрации перед зданием ЮОГПИ

3. Студенческие годы. «На картошке»

4. С Зинаидой Давидовной Гаглоевой

5. С группой студентов истфилфака 

6. С историком Робертом Кулумбеговым в этнографической экспедиции в Знаурском районе