На этой неделе Осетия отмечает две знаменательные даты, одинаково важные для севера и юга: 27 февраля исполнилось 99 лет со дня рождения выдающегося писателя и ученого Нафи Джусойты, а 1 марта – 79 лет со дня рождения его младшего брата, гениального осетинского поэта Таймураза Хаджеты (Джусойты). Воистину, уникальна земля Кударгома, где из одной семьи вышли два великих мастера художественного слова, творчество которых безмерно обогатило осетинскую прозу и поэзию, стало эталоном литературного творения для последующих писателей. Два брата, чей путь в высокой литературе разделен не только возрастом, но и самобытностью каждого из них в творчестве, а также абсолютно противоположным складом характеров со своими неповторимыми струнами души у каждого. Своими воспоминаниями о Нафи и Таймуразе, о семье Джусойты, жизни в Кударгоме и о судьбе наследия своих великих братьев делится с газетой «Республика» действительный член Международной педагогической академии, кандидат филологических наук, профессор Клавдия Григорьевна Джусоева.

– Наша мама, София Хугаева, была сестрой известного в Осетии сказителя Илара Хугаева. Были в роду и другие знатоки народного творчества – братья моей бабушки Темыр и Бибо Алборовы. Мои родители хорошо знали осетинский фольклор. По осетинским правилам, первенец должен был родиться в родительском доме матери, так что Нафи родился в селе Хӕрдысӕр в доме Хугаевых. Через год они вернулись в наш дом в Джусойты хъӕу, и отец устроил куывд. У Нафи появились сестры Ксения, Маня, Варя, Клава и Мери, а последним родился Таймураз. Нас было десять детей, но в те времена дети часто умирали в раннем возрасте. Из оставшихся семерых Нафи был старшим, Таймураз младшим, между ними было 20 лет разницы.

Выросли мы в любви, доброте и веселье, хоть и не всегда были сыты. По вечерам мама усаживала нас на тахту, и мы пели, пока готовился суп из крапивы, до сих помню его вкус. Кударгом – сказочная земля, необыкновенно богатая и красивая. Мы выросли на том, что давала наша экологически чистая природа, поэтому никогда не болели, иммунитета хватило на всю жизнь: альпийские травы и лесные растения, из которых готовили самые разнообразные блюда, и сыр, которому нет равных. Коров у нас было несколько, сыра и молока в доме хватало, правда, чаще всего сыр заменял нам и хлеб. В 1932 году страшная лавина погребла под собой все наше село, в том числе и наш дом. У нас уцелела небольшая времянка, которую отец построил на пригорке, в нем жили тогда мои родители с детьми – Нафи и Ксенией. Зимы у нас снежные, но таких лавин раньше не было, в тот день отец забрался на крышу, чтобы очистить ее от тяжелого снега. Окончив работу, он спустился в дом и попросил маму налить ему рюмку араки – он сильно продрог и не мог отогреться. В этот момент раздался страшный удар, стало темно, лавина с грохотом поглотила всю деревню. В селе было 27 дворов, из которых уцелело шесть. Семьи тогда были большие, много детей, стариков, так что для фамилии Джуссоевых это была огромная утрата – погибло 85 человек, спасти из-под снега удалось только 25. Вскоре из Ногира приехал наш дядя Васико Джуссоев и забрал Нафи с собой, так что учился он в Ногирской школе до 9-го класса, после чего вернулся домой. Село к тому времени получило название Ногхъӕу, уцелевшие после трагедии сельчане и новые жители построили дома рядом с Джусойты хъӕу и начали новую жизнь. Нафи окончил Кировскую школу на золотую медаль. В нашей семье все дети окончили школу с отличными оценками, и хотя медали в тот период отменили, мама все равно всегда внимательно смотрела аттестаты, которые приносили дети, есть ли там надпись золотыми буквами, что означало медаль.Великая Отечественная война началась буквально в день, когда у одноклассников Нафи был выпускной вечер, их было тридцать парней и одна девушка. Почти все они ушли на фронт добровольцами, хотя их не брали из-за возраста.

Жить стало трудно, в школах ввели учебу на грузинском языке, которого никто из детей, конечно, не знал, прислали учительницу из Кахетии. Впрочем, наш отец хорошо говорил по-грузински, он выучил язык за то короткое время, когда работал в Кутаиси в железнодорожном депо. Туда позвал его двоюродный брат, работавший машинистом поезда «Москва-Кутаиси». В 1941 году в Квайсе незадолго до войны начали работать шахты, велись и разведывательные работы, в том числе над селом Хъугом, что было совсем рядом. Появились грузинские рабочие, которые общались с моим отцом, поскольку он знал язык. И однажды один из них, выпив маминой араки, сказал отцу «по большому секрету», что в Квайсе обнаружены не только цинк и свинец, там есть месторождения золота и, особенно, молибдена, который представлял большую ценность для оборонной промышленности СССР. На время войны шахты закрылись, с работой в Кударгоме всегда было тяжело, а во время войны особенно. Но как-то справлялись.

Таймуразу было несколько месяцев, когда закончилась война, в ноябре 1945-го Нафи вернулся с фронта, и вместе с ним надежда вернулась в наш дом. Он начал работать в Цхинвале, заочно учился на истфаке СОГПИ и уже в 1949 году поступил в аспирантуру при Ленинградском институте русской литературы (Пушкинский дом). А мы пока ходили в школу. Отец устроился работать охранником магазина в Квайса, забрал туда двоих из нас, меня и мою старшую сестру Варю, и устроил в Квайсинскую школу, где учеба велась на русском языке – он не мог допустить и мысли, чтобы дети учились на грузинском. От нашего села до Квайсы 12 километров, но мы ходили в школу и обратно, за исключением снежных и дождливых холодных дней, когда мы оставались в Квайсе, а таких дней бывало большинство. У отца была небольшая будка на рабочем месте, где даже присесть негде было, туда мы и приходили после школы, делали уроки на коленках и там же каким-то образом ночевали. Утром отец приносил нам из пекарни теплый хлеб, чем мы и завтракали, и шли на уроки. Удивительно, но учились мы хорошо, Квайсинскую школу окончила только я. Ксения к тому времени уже училась в Тбилиси на поварских курсах, Маня окончила вечернюю школу, а Варя – Кировскую. К тому времени Нафи вернулся из Ленинграда после аспирантуры и забрал нас в Цхинвал, устроил Таймураза в Третью школу, Мери – в Пятую. Он взял наши судьбы в свои руки, иногда отказывая себе в элементарных вещах, что ж, мы во всем его слушались. Нафи был мудрым и ответственным даже в свои молодые годы. Когда он учился в Ленинграде, он присылал нам со своей 100-рублевой стипендии 30 рублей каждый месяц. Я нашла в его архиве сохранившиеся бумажки с записями расходов на месяц, в которые он укладывался. Мы считали, что нашим воспитателем после родителей был Нафи, очень строгим воспитателем, мы слушались его беспрекословно. Ӕгъдау, совесть и честь – это были его главные требования.

Я окончила школу в 1960 году на «отлично», мечтала поступить на журфак МГУ, мне и сейчас нравится эта профессия, но Нафи был против, сказал, что потеряюсь где-нибудь в огромной Москве, и посоветовал поступить пока в Цхинвале на факультет осетинской филологии, а после третьего курса обещал помочь перевестись в Москву. В ЮОГПИ мне понравилось, училась я хорошо и решила остаться филологом. Окончила с красным дипломом и меня направили в Квайсинскую школу учительницей. Поселок был многолюдный, жизнь кипела, часто приезжали актеры, в том числе из Северной Осетии, с такими спектаклями, как «Отелло» и «Чермен». Многие из актеров были близкими друзьями Нафи и приходили к нам домой, это бывали незабываемые вечера. У нас бывали его друзья из Союзов писателей севера и юга Осетии, самые близкие из которых Плиты Грис, Гафез (Федор Гаглоев) и Дзесты Куыдзӕг. Много лет спустя я узнала, что Кудзӕг перед смертью сказал, что хотел бы еще раз попить воды из Едысских родников и спеть с Нафи и Грисом. Пели они хорошо, знали очень много народных песен, а слушать их споры было большое удовольствие. Кудзӕг даже разговаривал как-то иначе, это был прекрасный осетинский, который удивительно отличался от того, как говорили все наши писатели и поэты. Его часто просили выступить – просто, чтобы послушать его необыкновенное произношение и прекрасный слог. Помню, когда я училась в аспирантуре, в СОИГСИ была презентация пятитомника Коста, в связи с чем Дзесты Кудзӕг собирался сказать речь. Когда он заговорил по-русски, директор института Хазби Чельдиев попросил его в честь Коста говорить на родном языке. Он заговорил, и все, замерев, слушали его прекрасный осетинский.

– Говорят, что рукское произношение считается эталонным.

– Ну, Грис тоже рукский. И Агуыбе Плиты, и Харитон. Из селения Рук вышло 29 осетинских писателей. Но так, как говорил Куыдзӕг, я не слышала по сегодняшний день, это было необыкновенно. Жаль, что я не записала его выступления, тогда это было не так легко.

– Как развивались способности младшего брата, Таймураза? Вы чувствовали, что он необычный мальчик? Что способствовало тому, что родной язык закладывался в души братьев Джусоевых, что помогало раскрыть их талант?

– Мы впитали осетинский язык вместе с той природой Кударгома, среди которой выросли. Мы знали столько названий трав и редких слов, о которых городские дети не имели представления. Мы удивлялись осетинскому языку, восхищались его богатством и силой. Таймураз любил составлять красивые поэтические словосочетания, короткие фразы из этих малоизвестных слов, которые он потом упорно возвращал к жизни в своих стихах. Так он играл еще в детстве: он залезал на дерево, под которым играли мы с сестрами, и оттуда сверху сыпал на нас этими «перлами» – двустишиями, фантастическими прилагательными в сочетании с обычными словами. То есть, сам того не подозревая, копил себе лексикон, звеневший хрусталем родников Кударгома, источавший терпкий аромат наших трав. Все эти восходы, закаты, роса на солнце и звезды над нашими горами просто лились из него потоками. Но мы никогда не знали, что из этого он сочинил, а что процитировал из каких-нибудь поэтов, он и сам не отличал свои сокровища от детской игры, пока не повзрослел и не узнал цену собственным стихам. Талант Таймураза проявился открыто во время учебы в школе № 3, хотя он и раньше писал стихи, что-то сочинял, но мы его не слушали, а показать стихи Нафи он стеснялся и очень страдал от этого.

– Они были разные по характеру?

– Братья мои были прямой противоположностью друг друга, Нафи был реалист, а Таймураз – романтик, обидчивый, но быстро отходил. Однажды мы косили траву вместе с отцом, я, как всегда, была с ними, с детства больше была близка с братьями. Нафи никому не позволял обойти себя, и в этот раз тоже ушел далеко вперед, оставляя за собой скошенную полосу. Таймураз обиделся, бросил косу и побежал домой. Он был еще совсем мальчишкой и понимал, что не смог бы догнать Нафи. Впрочем, обиду он долго не держал, вечером уже бежал нам навстречу и весело рассказывал, что наловил рыбы в речке и приготовил нам ужин, а еще нашел на берегу 25 рублей J.

Мы повзрослели и все реже собирались вместе. Таймураза призвали в армию, Мери уехала в Северную Осетию и поступила в СОГУ на истфак. А я работала в Квайсинской школе, когда однажды вместе с писателями к нам в село приехал Николай Ясонович Габараев, мой преподаватель в ЮОГУ. Увидев меня, он сказал моей маме: «Клава училась лучше всех, и я надеялся, что из нее что-то выйдет, а теперь она сидит тут и топит печку». Мама запомнила это и несколько раз вспоминала потом его слова. Через год после этого она скончалась. Тогда я решила исполнить ее желание и продолжить учебу, поступить в аспирантуру. Николай Ясонович вместе с Замирой Дмитриевной Цховребовой помогли мне с рефератом. Нафи не захотел, чтобы я ехала в Москву, жизнь в столице была бы слишком дорогой для меня, да и он никак не мог привыкнуть, что я повзрослела, и предложил мне поступать в Северной Осетии. Я поступила во Владикавказе, но по иронии судьбы через год там закрыли отдел аспирантуры и нас перевели в Москву, в Институт языкознания АН СССР, где Василий Абаев был заведующим отделом иранистики. С его авторитетом в научном мире тогда никто не мог тягаться, ему никогда не смели возражать в Академии наук, тем не менее, как это ни удивительно, он был особенно строг к своим землякам, учившимся в институте. Прежде чем принять в аспирантуру нас с Юрием Каражаевым, вместе с которым мы перевелись из Владикавказа, он потребовал, чтобы мы сдали экзамены. Это несмотря на то, что он был близким другом Нафи, к тому же экзамены по этим предметам мы уже сдавали. Такой он был бескомпромиссный ученый. Потом мы подружились, он пригласил нас к себе домой, мы познакомились с его супругой Ксенией, я испекла пироги, и мы провели чудесный осетинский вечер. Окончив аспирантуру, я приехала в Северную Осетию, но Нафи настоял, чтобы я вернулась в Цхинвал. Работала в ЮОНИИ и готовилась к защите диссертации, которая должна была состояться в Тбилиси. К моменту защиты Нафи находился на Кубе, читал там лекции в университете Гаваны, встречался с трудовыми коллективами. Так что на мою защиту поддержать меня приехали Замира Дмитриевна и Николай Ясонович, чье присутствие мне очень помогло.

– Нафи Григорьевич читал лекции по литературе в Гаване? Как интересно!

– Да. Он провел там много времени, подружился с Раулем Кастро, тот даже брал Нафи с собой, когда они объезжали фермерские хозяйства, у меня сохранились фотографии, где они на лошадях. И вот когда лет 15 назад на Кубе открывался православный храм, куда настоятелем был назначен Савва Гаглоев, Рауль Кастро приехал на церемонию и привез с собой портрет Нафи в дар храму. Такой удивительный факт!

Таймураз отслужил в Пограничных войсках в Батуми, а после армии намеревался поступить на отделение международных отношений в Казанском университете, чему Нафи был очень рад и гордился своим братом. Таймураз отправил в Казань свои документы и уехал, а мы ждали вестей от него. В конце августа Нафи получил телеграмму от Таймураза, в которой говорилось: «Я поступил в Литературный институт им. Горького в Москве. Вышли деньги на дорогу». В этом был весь Таймураз! Следует добавить, что к этому моменту Нафи уже защитил докторскую диссертацию по истории осетинской литературы и издал пять или шесть монографий, написал один из лучших своих романов «Кровь предков» и множество других произведений. Таймураз побаивался выводить его из себя, и в то же время не мог утихомирить свой неспокойный характер.

Когда он повзрослел, его типично кударские черты проявились еще сильней. Таймураз, во-первых, был очень сильным и никогда никого не боялся, он занимался вольной борьбой и успешно выступал на республиканских чемпионатах. Он был высоким, статным парнем, это были, наверное, отцовские гены, Нафи больше пошел сложением в маму. Таймураз никому не прощал обиды и часто попадал в истории, а мудрый Нафи помогал ему выпутываться. Однажды Таймураза из-за драки в институте забрали в милицию: он сцепился с толпой северо-кавказских студентов, которые намеренно спровоцировали его, сказав оскорбительные слова об осетинах. Дрался он, что называется, по-квайсински, всех побил, а сам легко отделался. Но теперь сидел в изоляторе и ждал отчисления из института, о чем и написал мне оттуда. Просил ни в коем случае ничего не говорить Нафи. Но я, конечно, сразу сообщила ему. Нафи пришлось подключать свои связи, куда-то звонить и Таймураза вскоре отпустили.

– Нафи уже был депутатом ВС СССР?

– Нет, депутатом он был избран намного позже, но был настолько популярным человеком, особенно на Северном Кавказе, и таким авторитетным, что его все знали и уважали. Ни одно крупное мероприятие на Кавказе не обходилось без его участия. Кроме того, он был хорошим, надежным другом. Близким другом ему был Гаджи Гамзатов, младший брат Расула. Мы поехали на его юбилей, и я видела, как тепло там принимали Нафи, называя его братом. Я знакома с дочерями Гаджи и не теряю надежды получить от них эпистолярные материалы, которые хотелось бы опубликовать – у Нафи была обширная переписка с писателями всего СССР. Сейчас у меня готово к изданию четыре тома его переписки, они должны выйти в Северной Осетии… Надо сказать, что Таймураз никогда не спекулировал положением Нафи и очень старался не подводить его, если, конечно, ситуация не противоречила его принципам, которые он никогда не нарушал.

Что я могу сказать о моем дорогом младшем брате? Он был очень талантлив, и у него было мягкое, доброе сердце. Он мог получить гонорар за свои публикации в Северной Осетии и раздать его друзьям-поэтам, а потом просить у меня денег на транспорт. Поэты, как правило, небогатый народ. Его лучшим другом был Алеш Гучмазов, который учился в Институте мировой литературы в одно время с Таймуразом. Эти двое были жесткими критиками поэзии, причем не только осетинской, но и русской, которую оба хорошо знали.

В Москве однокурсниками Таймураза были будущие звезды осетинской литературы Гастан Агнаев и Тотрадз Кокаев, а преподавал им в один период Евгений Евтушенко. Бескомпромиссный Таймураз умудрялся даже ему делать замечания. Преподавателю это надоело, и он пожаловался ректору на ершистого осетина. Тот вызвал Таймураза (в Институте его звали Тимуром) и намеревался строго наказать его, но прежде спросил, почему он цепляется к Евтушенко и выводит из себя всемирно известного поэта. Таймураз ответил, что Евтушенко не признает внутреннюю рифму в поэзии (это когда в строке рифмуется не одно слово, а больше, скажем, в середине и в конце) и злится, когда, мол, я предлагаю такой вариант строки. Впрочем, он извинился и поклялся, что больше не будет доставать преподавателя. Стихи были у него в крови, он публиковался в осетинских журналах, подписываясь именем нашего деда Хадже, которое он взял себе псевдонимом. Многие его стихи очень быстро становились песнями, их поют и сегодня. Он издал много сборников стихов, в том числе в переводе на русский, хотя и не без препятствий, сам переводил на осетинский язык произведения мировой классики. Он далеко не все успел сказать...

Осталось много неизданного после ухода Таймураза, я собрала все, что могла, и готовлюсь издать несколько томов его произведений. Возможно, где-то еще есть его рукописи, но у меня к ним нет доступа. Если бы Таймураз предполагал, как мало времени ему отведено на земле, он был бы бережливее к своим стихам. В его жизни было много несправедливого, как и у многих наших писателей, не желавших прогибаться перед властью. К примеру, однажды группа осетинских писателей написала донос на Нафи, Гафеза и Георгия Бестауты, обвинив их в национализме. Вскоре их задержали и увезли в Тбилиси, их не было неделю, и никто не знал, вернутся ли они еще. Такое было время...

– Нафи Григорьевич оставался в Цхинвале даже в самые трагические дни нашей истории, в августе 2008 года. Это придавало уверенности тем, кто его окружал. Батрадз Харебов рассказывал, как 9 августа вышел из подвала посмотреть, остался ли кто-нибудь живой в Цхинвале, и увидел на площади Нафи. Он заплакал от радости и кинулся обнимать писателя.

– А знаете, куда он направлялся в этот самый момент? Он шел к Алекси Букулты, который попросил помочь ему: в дом попал снаряд, Алекси оказался под развалинами стены и не мог встать, дотянулся до телефона и позвонил ему. Нафи добрался туда закоулками, помог Алекси выбраться и позвал на помощь. У меня есть фотография из газеты «Шпигель», на которой Нафи стоит перед Научным институтом, и внизу подпись: «Академик остался охранять свой архив»... Квартира на улице Горького сильно пострадала во время войны. Мне кажется, она заслуживает того, чтобы считаться памятником культурного наследия РЮО. Там должен быть музей, а для этого квартира должна быть включена в реестр памятников культуры Южной Осетии. Вопрос все еще не решен, хотя я обращалась во все инстанции государства. Я глубоко благодарна руководству и народу Южной Осетии за то, что имя Нафи увековечено, он похоронен в Пантеоне выдающихся людей, его именем названа улица и установлен его бюст на Аллее славы в Цхинвале. Не буду акцентировать, что скульптуры оставляют желать лучшего с точки зрения сходства, не думаю, что это специально допущенная небрежность. Может быть, я и не права.

– В следующем году будут юбилеи – 100-летие Нафи Джусойты и 80-летие Таймураза Хаджеты, как Осетия должна отметить эти даты?

– Нафи не был рядовым человеком, он принадлежит своему народу, поэтому я считаю, что Нафи заслужил, чтобы его столетие было отмечено в российском масштабе. Его произведения переведены на многие языки мира, не только советских республик, они известны далеко за пределами Осетии – в Польше, Венгрии, Болгарии, странах бывшей Югославии, на Кубе, в Японии, может быть, я что-то упустила. Поэтому хотелось бы, чтобы столетие такой выдающейся личности отметили масштабно. К тому времени я постараюсь завершить издание 50 томов из его произведений, всего же их будет 70. И трехтомник произведений моего младшего брата, великого «осетинского Есенина», как его часто называют, Таймураза Хаджеты. 40 томов из собрания сочинений Нафи уже напечатано, еще пять сдано в набор и оплачено на мои собственные средства. Все остальные материалы собраны и отредактированы, нужна только помощь в финансировании. Издание наследия моих братьев и музей Нафи Джусойты – вот цель моей оставшейся жизни…

Инга Кочиева

Фото из семейного архива. Некоторые публикуются впервые