Наша газета продолжает выборочную публикацию воспоминаний одного из ярких представителей интеллигенции Южной Осетии середины прошлого века Умара Степановича Кочиева (Хъоцыты). У.Кочиев (1903 – 1985) инженер-строитель, кандидат технических наук. Принимал активное участие в становлении Советской власти на юге Осетии. Руководил строительством участков Сухум-Гагра (1938), Гори-Сталинир (1939) Закавказской железной дороги, мостов в Южной Осетии. Участник Великой Отечественной войны. Автор ряда научных работ. Работал на разных ответственных должностях в Южной Осетии. В воспоминаниях У. Кочиева история Южной Осетии предстает перед нами в воспоминаниях очевидца. Без прикрас и исторических измышлений.

(продолжение)

В немецком плену

8 мая 1942 г. немцы перешли в наступление и прорвали нашу оборону на левом фланге, в полосе 44-й Армии. На нашем, правом фланге попытки противника прорвать оборону не удались. Но когда немцы начали обходить слева, наша дивизия получила приказ начать отходить на восток, на линию Турецкого вала. При этом нашей части было приказано обеспечить отход по всей полосе дивизии, после чего уничтожить проходы и заминировать дороги с целью воспрепятствования быстрому продвижению противника.

Я сразу же развернул свою часть и повел в атаку со словами:

– Вперед, за Родину, за Сталина!

Но не успел пройти и десяток шагов, как вдруг почувствовал сильный удар в грудь… и я упал на землю. Глаза закрыты, нахожусь в полуобморочном состоянии. Слышу как кто-то закричал:

– Ребята, нашего комиссара убили!

Меня положили на плащ-палатку и хотели вынести на дорогу и отправить в Керчь в госпиталь. Но как только подняли и сделали два шага, сразу был открыт по ним пулеметный огонь, и они опять положили меня на землю. Так они сделали несколько попыток, но неудачно.

По голосу я узнал, что со мной были парторг части Угрехелидзе Лаврентий, комсорг Чичуа Амиран, третьего не помню. И вдруг один из них закричал:

– Ребята, дорогу нам перерезали!

Я понял, что мы попадаем в окружение, и я произнес еле слышно:

– Тов.Угрехелидзе!

– Я, товарищ комиссар! – сказал он, прильнув ко мне.

– Возьмите в моей планшетке секретные документы, а также мой партбилет из бумажника и уничтожьте их!

– Есть товарищ комиссар!

Через некоторое время, склонившись, он докладывает:

– Товарищ комиссар, Ваше приказание выполнено!

Теперь, несколько успокоенный, я говорю:

– А теперь приказываю Вам пристрелить меня!

– Товарищ комиссар, я этого приказа не могу выполнить!

Тогда я приказываю, уже теряя сознание, комсоргу Чичуа пристрелить меня. Тот тоже отказывается исполнить этот приказ… Тут я потерял сознание.

Очнулся я только вечером 15 мая от удара в бок чьим-то сапогом со словами:

– Рус, капут? Я открыл глаза и вижу стоит надо мной немец с повязкой красного креста.

Он оказался санитаром, подбирающим мертвых и раненых немцев. Увидев, что я жив, он помахал кому-то рукой, и к нему подошли двое молодых солдат в красноармейской форме. Немец сделал какой-то знак и они, взяв меня под мышкой, повели куда-то.

На третий день после пленения нас, у кого ноги были целы, погнали в населенный пункт Багерово и здесь загнали в разбомбленный свинарник, без крыши, окон и дверей.

В первые недели я еще питал надежду, что может быть крымские партизаны предпримут меры к нашему освобождению или наши опять высадят десант. Но вскоре, когда военнопленные убедились, что они крепко сидят в плену и их освобождение не предвидится, многие, которые ходили до сих пор в масках просоветских людей, скинули их и начали поносить советскую власть и всю нашу систему.

Я решил изменить фамилию, имя, отчество, должность, и звание в Армии. И я стал Джиоевым Владимиром Георгиевичем, воентехником 2 ранга.

В Багерове к нам, тяжелораненым, прикрепили русского хирурга-военнопленного. Но это было полным издевательством немцев над нами, так как ему не дали ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Поэтому он мог только развязать повязку, наложенную еще нашими медработниками, почистить рану от кишмя кишевших червей и вновь завязать старым, почерневшим от валяния в грязи бинтом. Диву даюсь как можно было выжить в таких условиях!

На второй день я услышал осетинский разговор с соседней (смежной) комнате. Я очень обрадовался и сейчас же подошел к ним. Они оказались из Орджоникидзе (СОАССР) Фидаров Албег и Цкаев Борис. О Фидарове речь пойдет еще и дальше, а вот жизнь Цкаева – бывшего партработника, оборвалась в 1944 г. Он умер от туберкулеза легких в плену.

15 июня нас повели на станцию; там раздели всех догола, отвели на несколько шагов в сторону и раздали старое красноармейское обмундирование. Затем нас погрузили в эшелон и отправили в неизвестном направлении.

27 июня 1942 года наш эшелон прибыл на станцию Владимир-Волынский. Отсюда повели в лагерь, и пока совершались формальности приема, нас остановили у ворот. И вдруг слышим голос из лагеря:

– Есть ли среди вас осетины?

– Есть! – ответили мы (Цкаев, Фидаров и я).

Тогда тот сказал:

– Мидæмæ уæ куы æрбакæной, уæд иу зæгъут «ирæттæ стæм», æмæ уæ мах къордмæ æрбарвитдзысты! (когда вас введут вовнутрь, скажите, что «мы осетины» и вас пошлют в нашу группу).

Он оказался старшим осетинской группы военнопленных Икаев Георгий Исламович. Дело в том, что военнопленные лагеря Владимира-Волынского, где собирался командный состав, группировались и размещались по баракам по национальному признаку (это понадобилось немцам, как потом я понял, для облегчения проведения антисоветской пропаганды и вербовки в национальные легионы). Кухонь было две: русская для русских, украинцев и белорусов и кавказская (для остальных национальностей).

По прибытию в осетинскую группу, Икаев, взглянув на меня (раненного и доходящего), позаботился устроить меня на нарах поудобнее. И когда он узнал, что я из Юго-Осетии, сказал:

– Володя (мое новое имя), тебе повезло. Здесь на Кавказской кухне работает переводчиком Дзасохов из Сталинира, он многих поддерживает питанием. А тем более тебе, как земляку, окажет больше внимания, ты к нему сходи сейчас же!

Подошел я к кухне и заглянул через забор. Вижу перед кухней сидят двое лицом друг к другу и беседуют. Мне показалось, что оба они мне незнакомы. После некоторого колебания я открыл калитку и подошел к беседующим. Поздоровавшись, спросил:

– Можно мне видеть Дзасохова?

– Я Дзасохов, – ответил один из них, повернувшись ко мне лицом.

Я его сразу узнал – это был Дзасохов Константин Григорьевич, близкий родственник моей жены, а его старшие братья и сестра – мои близкие друзья. И я воскликнул:

– Котик, это ты?

Он встал, начал меня рассматривать в упор, и вдруг, узнав меня, бросился мне на шею, расплакался, и начал крепко целовать, приговаривая:

– Умар, в каких условиях мы встретились, и в каком состоянии ты находишься!

Он сразу  отвел  меня  в  комнатку и начал расспрашивать о моих злоключениях, что нового в Осетии, что я знаю о его семье (он попал в плен в начале войны и с тех пор ничего не знал о родных). В это время зашел немец и, увидев меня, что-то строго сказал Дзасохову и ушел. Я тогда  плохо  знал  немецкий  язык  и ничего не понял, но догадался, что он погрозил Дзасохову за мое нахождение на кухне.

…В лагере Ченстохова я оказался в группе грузин, как уроженец Грузии. Осетинская группа была размещена в соседнем бараке. В нашем бараке оказался один осетин из Южной Осетии. Как-то он подошел ко мне, назвал свою фамилию – М.Н. (это была вымышленная фамилия, настоящая – Качмазов Евгений Ясонович) и начал со мной беседовать. Он оказался человеком симпатичным, развитым и самое главное – порядочным. Видя мое состояние здоровья, проявлял ко мне, по мере возможности, максимум заботливости. Он был физически здоров и зимой несколько раз был взят на работу вне лагеря по раскрытию буртов (длинная куча брюквы или картофеля, укрытая соломой). Иногда он ухитрялся пронести в лагерь картофелину или головку брюквы и угощал меня. Я у себя дома картошку не любил и ее не кушал, а тем более брюкву. А тут и картошку, и брюкву съедал, как и все, сырыми и неочищенными. А какой был у них вкус? Вкус самого изысканного деликатеса!

В мая 1943 года нас, в количестве около 350 человек, погнали на станцию Ченстохов. Здесь погрузили в товарные вагоны и отправили в Германию. 13 мая утром прибыли на станцию Людвигсбург (Западная Германия).

Несколько слов об отношении немцев к советским военнопленным. В отличие от советских военнопленных, военнопленные других государств (Англии, Франции, США, Бельгии, Голландии и др.) находились в значительно лучших условиях: они получали паек немецкого военнослужащего и, кроме того, в две недели один раз 8-ми килограммовые посылки от Международного Красного Креста. Но помимо всего этого имели право переписываться со своими родными и получать от них посылки и денежные переводы. Они тоже жили в лагерях, но более благоустроенных и слабо охраняемых. При этом чувствовалось лучшее отношение немецкого населения к нам, нежели к другим военнопленным. Наши военнопленные вели себя серьезно и очень скромно, а те очень чванливо и легкомысленно (когда иногда встречались с французами, они вместо того, чтобы поделиться с нами новостями о военных действиях на фронтах, начинали хвастаться своими интимными связями с немками, громко хохоча при этом).

(продолжение следует)