Наша газета продолжает публиковать воспоминания ярких представителей интеллигенции Южной Осетии середины прошлого века. Они бывают ценны тем, что передают без прикрас жизнь того времени, реалии прошлого, в них представлены исторические измышления. Ранее мы обращались к воспоминаниям яркого представителяюго-осетинской интеллигенции, общественного деятеля, инженера-строителя Умара Кочиева (Хъоцыты). Сегодня предлагаем вашему вниманию выборочную публикацию воспоминаний Георгия Бекоева, еще одного достойного сына осетинского народа, актера театра, представителя осетинской передовой интеллигенции, которая активно выступала за сохранение осетинского языка и не склонила головы перед репрессиями. В 1949 году была создана патриотическая подпольная организация «Рæстдзинад» («Справедливость»), члены которой высказались против националистической политики грузинских властей в сфере образования и культуры. Это был период, когда проходило закрытие осетинских школ, письменность с латиницы переводилась на грузинскую графику, когда осетинское слово исчезает не только с вывесок магазинов и театральных афиш, но и со страниц газет. В 1951 году Г.Бекоев, как и его товарищи, был арестован Министерством государственной безопасности Грузии, обвинен в крайнем национализме и по 58 статье осужден к 8 годам лишения свободы. В приговоре указывалось: «Выражал недовольство о проведении в Осетии мероприятий перехода осетинских школ в грузинские школы».

(продолжение)

…Мы все еще пребывали в ожидании комиссии из Москвы. Шли дни, месяцы, но никто не приезжал. Нас стали одолевать сомнения. Не может быть, чтобы в Москве еще не стало известно о наших листовках, но почему тогда никто оттуда не едет... Мы чувствовали, даже знали, что нас уже разыскивают, и были осторожны. В Союзе писателей прощупывают друг друга, проверяют...

Аресты

Прошел год, но мы ничего не добились, Ладик и Лева окончили среднюю школу, поступили в пединститут и там отчетливо поняли, что почти все свои силы МГБ направило туда. В 1950 году меня пригласили в театр помощником режиссера, иногда я участвовал и в спектаклях. 11 апреля в селении Дзау мы показывали спектакль по пьесе Ашаха Токаева «Женихи». Вернулся я домой в 12 часов ночи. Открыл дверь... в доме все перевернуто, книги раскиданы на полу... Увидев меня, моя мама Гассион громко зарыдала... «Арестовали Сашу, – сказал мне отец, – а за что, в чем он виноват?». На второй день отец несколько раз побывал в МГБ, но так ничего и не узнал. Отец всегда говорил правду в глаза. Его не допускали к начальнику, он разозлился, схватил за грудки дежурного и, высоко подняв палку, хотел уже ударить его, но тут его окружили другие сотрудники МГБ и оторвали от перепуганного дежурного. На шум вышел начальник. С верхней площадки лестницы он крикнул отцу: «Вырастил врага народа и еще кричать вздумал! Ищи своего сына в Тбилисском МГБ». Усталый, измученный отец вернулся домой, сказал, что Сашу отправили в Тбилиси. Я побежал к Ладику, у которого застал и Леву, рассказал им про Сашу, но они уже знали. Арестовали ещеодну студентку пединститута Катю Джиоеву. Удивительно, разыскивают нас, а арестовывают других. За что? Студенты подозревали, что на них доносит парторг. Лева рассказывал, что в институте все боятся даже разговаривать друг с другом из-за угрозы доносов, никто никому не верит... Тем временем отец поехал в Тбилиси, где жил наш родственник Иорам, остановился у них, рассказал о своей беде. На второй день Иорам отправился на работу, а его жена, чудесная русская женщина, пошла с отцом к зданию МГБ, где они узнали, что Саша сидит там. Передачи не принимали, но разрешили пересылать по 150 рублей в месяц. Наша русская невестка ни на минуту не оставляла отца без внимания и поддержки. После, когда арестовали меня, то и я всегда чувствовал ее доброе участие. Ее нет уже в живых. Пусть земля ей будет пухом!

В Тбилисское МГБ отец ездил раз в месяц, чтобы передать Саше деньги. Несколько раз я порывался ехать с ним, но он не разрешал, боясь, что и меня могут арестовать. За себя он был спокоен, но так и не мог понять, в чем обвиняют Сашу, за что его арестовали? Мы заметили, что после ареста моего брата его лучший друг, Г. Ф. из Знаурского района, перестал к нам ходить. А дело было так. Разыскивая нас, МГБ «начинило» пединститут своими людьми. Среди них был и «лучший друг» моего брата Федор Г. Он записывал каждое слово, каждое высказывание Саши по поводу осетинских школ, грузинского алфавита, осетином или грузином является И. Джугашвили (Сталин) и т.д… Саша рассказывал, что этот его «друг» поначалу очень нуждался, у него почти никогда не было денег, но последнее время он вдруг разбогател, часто приглашал к себе в гости, накрывал столы, ломящиеся от всевозможных яств и напитков. Однажды за одним из таких щедрых застолий студенты разговорились о своем будущем после окончания института. Саше, как одному из способнейших студентов, предлагали готовиться в аспирантуру. Один из товарищей сказал, что Саша, конечно, будет учиться дальше... но тут Федор неожиданно оборвал его репликой, что, мол, еще неизвестно, где он будет учиться... «Мне не понравились его слова, но я ничего ему не сказал», – говорил позднее Саша. Федор пригласил Сашу поехать 11 апреля в Тбилиси, мол, у него есть деньги, и они купят себе чего-нибудь. И хотя Саша готов был поехать с ним, отец не отпустил его. Той же ночью, в 11 часов, Сашу арестовали. И только когда за Сашей с лязгом закрылись тяжелые засовы железных тюремных ворот, он понял, с кем делил свой последний кусок хлеба… Через несколько месяцев после ареста были очные ставки. Преподаватель Саши Сослан Габараев говорил: «Саша один из лучших моих студентов, очень любознательный и способный, думаю, что в его поведении нет ничего против нашего государства». После этого Сослан, по его же словам, каждый день в течение года ждал ареста... Так жил народ Южной Осетии в 50-е годы.

Не в лучшем положении были и наши писатели. Так же следили за ними, думая, что кто-то из них причастен к нашему делу. Георгий Дзугаев был лишен работы из-за пребывания в плену во время войны... Отстранили от работы Резо Чочиева, объявили клеветником на советскую действительность только за то, что в одном месте своих воспоминаний об Арсене Коцоеве он писал: «Давай засветло пойдем по своим домам, а то улица Джапаридзе так темна и грязна, что мы где-нибудь провалимся в этой грязи». Резо бежал в Северную Осетию, но и там его ждала тюрьма.

Летом 1951 года я встретил своего друга Гейна Николаевича Чочиева, он рассказал мне, что написал одноактную пьесу «Три осетина», где речь шла о проблемах взаимопонимания осетин, живущих в Северной Осетии, в Цхинвале и в Тбилиси. Встретившись на рынке, они едва могли понять друг друга. Я попросил почитать, но Гейна ответил, что отнес рукопись в Союз писателей, и обещал дать мне ее позже. Но больше я его не видел, а вскоре узнал, что ему дали… 10 лет лагерей.

В 1951 году Заура Джиоева забрали в армию, мой призыв временно отстрочили по просьбе и ходатайству главного режиссера театра Григория Кабисова. Однажды ко мне пришел Хазби и говорит: «Знаешь, моя соседка работает в МГБ... Мне кажется, что о нас уже знают там, шел бы и ты в армию, подальше от греха. Вот Заур ушел и избежал ареста»... Спустя несколько дней Хазби исчез из города. Как выяснилось позднее, он уехал к родственникам в Дзауджикау.

Ранним утром 13 августа 1951 года ко мне пришел Лева Гассиев и сообщил, что вчера взяли Ладика... Теперь очередь за нами, мол, держись, друг, как положено мужчине. Мы вышли из дому, по дороге к театру долго говорили о разном... Мы были уверены, что правы в нашем деле, что, в конце концов, займутся проблемой осетинских школ, признают их закрытие ошибкой и нас выпустят из тюрьмы... Вскоре мы с Левой расстались и я пошел в театр на репетицию. После работы пообедал дома, но меня что-то беспокоило, угнетали какие-то недобрые предчувствия. Вечером в селении Тбет у нас должен был быть спектакль. Я не находил себе места, нервничал и, наконец, не выдержав, на два часа раньше отправился в театр. Мы с ребятами сидели на скамейке перед зданием театра. Теперь уже не помню, кто именно там был. Вдруг,откуда ни возьмись, появился Хазби. Я очень ему обрадовался, обнял. Затем отвел подальше от других и сказал, что Ладик арестован. Хазби не удивило мое сообщение, он лишь сказал, что советовал мне в свое время идти в армию, но я не послушался его. Сказал также, что приехал вчера, но, видимо, надо срочно возвращаться, иначе... Тут он покинул меня и бегом бросился прочь. После я узнал, что он не успел даже дойти до порога своего дома, как был арестован...

В 7 часов мы отправились в село Тбет показывать спектакль. Электрического освещения не было, играли при свете керосиновых ламп. Незадолго до окончания спектакля меня позвал Сослан Маргиев и сказал, что меня ищет председатель колхоза. Наверное, пошутил Сослан, хочет накрыть нам стол, надо, видимо, помочь... Я вышел... Навстречу мне двинулись двое... за их спинами я увидел черную машину... И сразу все понял... Гебешники Елканов и Коста Тедеев приказали мне сесть в машину, мол, есть дело. Что было делать... Я сел рядом с водителем, а они за моей спиной. Тем временем спектакль закончился, зрители аплодировали актерам, а меня машина повезла мимо... в сторону города.

Везли меня по улице Исака, мимо моего дома на улице Гогебашвили, где ждали моего возвращения со спектакля отец и мама... а меня везли мимо них... Куда? В машине повисло гробовое молчание. Наконец, доехали до здания МГБ, где нас уже ждали. Меня вывели из машины и в окружении целой толпы гебешников повели на второй этаж. В комнате, куда меня завели, за столом сидели пятеро. Меня усадили перед собой и стали задавать вопросы... С кем работал? Кто твои друзья?.. Но я ничего им не говорил. Особенно свирепствовал чекист с отметиной на щеке по фамилии Джабиев. «Здесь тебе не сцена!» – заорал он на меня, очевидно, стараясь произвести впечатление на своих хозяев.

В два часа ночи меня втолкнули в «черный ворон» и повезли в Тбилиси. Позади сидел охранник, младший лейтенант Доментий Санакоев, который производил обыск в нашем доме. Он даже обувь мою разорвал пополам, чтобы проверить, не прячу ли я там оружие. Как и где только они не обыскивали меня: и спереди, и сзади... Вот такая у них ответственная работа!..

Заря только занималась, когда мы добрались до Тбилиси. Как только меня вы-вели из машины, я услышал отвратительный лязг железных ворот за собой. Оглянулся, чтобы понять, где я, куда меня привезли, но охранник толкнул меня в спину – не оглядываться! Санакоев достал какую-то бумагу, отдал другому, тот просмотрел ее, потом взглянул на меня и сразу же расписался на листе. Доментий забрал бумагу, положил в карман и взглянул на меня... Не знаю, о чем он думал в этот момент... А мне, несмотря ни на что, все же было тяжело расставаться здесь с осетином, какой бы он ни был...

Меня завели в большую комнату с диваном, креслами, посадили за журнальный столик, и вновь посыпались вопросы: от кого получали материал, кто руководил вами?.. Сколько вас? Американская разведка использует в своей подрывной деятельности таких вот националистов и т.д. Я рот раскрыл от удивления: что я слышу? О чем это они говорят, с ума тут все посходили? Тогда я вообще отказался отвечать на эти бредовые вопросы. Ничего не знаю и точка. Затем меня перевели в другую комнату, где за письменным столом сидел пожилой майор, он мельком взглянул на меня и продолжал писать. Меня усадили в угол на табуретку. Сижу, торопиться мне некуда, майор почитывает что-то, курит. Зашла в кабинет женщина, принесла на подносе стакан чая, бутерброд с колбасой, поставила на стол передо мной и молча ушла. Немного погодя майор сказал мне по-грузински: «Ешь, парень», и снова уткнулся в свои бумаги.

Я сижу, жду, может он еще предложит мне поесть... Куда там, кажется, он совсем позабыл обо мне, все что-то читает, пишет. В 12 часов кто-то позвонил ему по телефону. Разговор был такой: в конце проспекта Плеханова идет конфискация имущества в каком-то доме, поторопись, может, по дешевке купишь хорошиевещи. Точно такую же сцену я увидел еще спустя месяц. К моему следователю Джапаридзе в кабинет вошла женщина-следователь и с большой радостью сообщила ему, что мол, кому-то дали 24 года с конфискацией имущества, и ей досталось кое-что стоящее из вещей этого осужденного. Я не верил своим ушам – где я, что вообще происходит?.. Майор закончил разговор по телефону и взглянул в мою сторону: «Чай остыл, парень, ешь, что тебе дали и запомни: у того, кто попал сюда, мало шансов вернуться обратно»... Кусок застрял у меня в горле, я отхлебнул холодного чая... Вскоре меня вновь отвели вниз, остригли наголо, сфотографировали в нескольких ракурсах, сняли отпечатки пальцев…

Тюрьма

После всех этих процедур меня поместили в камеру № 59. Так начались мои «гастроли» 15 августа 1951 года по лагерям Сосо Джугашвили. Когда надзиратель втолкнул меня в камеру, я как вкопанный остановился у дверей. В камере сидели двое, раздетые до трусов, и обтирали ноги. Один из них был седой, очень старый человек. Другой, лет 40, худой и тщедушный. Первое впечатление было такое, будто эти люди сидят здесь всю жизнь. Они усадили меня рядом, спросили, кто я, откуда. Мы познакомились. Оба были грузины. Старик – Чхеидзе, педагог, с 1922 года работал в школе, затем воевал, попал в плен. Теперь сидит здесь уже восемь месяцев. Другой – грузин-гуриец Васо Гварджанадзе – тоже прошел через плен... Камера была рассчитана на три места, протиснуться между кроватями можно было с большим трудом, у дверей – параша, рядом небольшой столик, на нем кувшин с водой и три кружки. Кровать у самых дверей, рядом с парашей, досталась мне. Днем ложиться было запрещено, только сидеть. Через маленькую дырочку в дверях постоянно заглядывал надзиратель, смотрел, кто чем занимается, и если обнаруживал нарушение режимных правил – виновнику была прямая дорога в карцер. А в карцере тяжело: еда – раз в три дня, постели нет, для сна выдают одну доску, а утром забирают ее. Поэтому все старались избегать карцера, который находился в подвале. Со стен стекает вода, все пропитано затхлым запахом сырости и плесени. Как долго можно находиться здесь, понятно каждому. Маленькое окошечко высоко, под самым потолком. Снаружи оно забрано сеткой из стальной арматуры, которая наглухо еще закрыта сплошным жестяным листом, оставлен лишь узкий просвет, откуда днем попадает в камеру немного света. Поэтому в карцере постоянно горит лампочка… На ужин принесли овсяную кашу, потом прозвучал приказ «Спать»... Из коридора все чаще доносились какие-то шуршащие и шлепающие звуки. Чхеидзе объяснил мне, что настал час работы палачей, людей ведут на допросы, это шум их шагов доносится из коридора.

Ночью и Гварджанадзе увели на допрос. Вернулся он только под утро и сообщил, что следствие по его делу закончено и скоро будет суд.

– 25 лет получишь, Васо, – сказал ему Чхеидзе.

– Откуда Вы знаете, ведь суда еще не было, – заметил я.

– Знаем мы всё здесь уже. Всё знаем. Вот и тебе «светит» 10 лет… Отсюда без суда нельзя выйти никому...

– Бекоев! – вдруг закричал надзиратель, – одевайся!..

(продолжение в следующем номере)