В истории русско-осетинских отношений XVIII века важное место занимает осетинское посольство 1749-1752 гг. в Петербурге. Поставив перед собой решение исторической задачи – присоединение Осетии к Рос­сии – посольство сыграло огромную роль в установле­нии прочных русско-осетинских отношений. Деятель­ность посольства во многом определила дальнейшее их благоприятное развитие, способствовала упрочению среди осетинского народа русской внешнеполитической ориентации.

Русское правительство интересовалось, прежде всего, точными границами Осетии, ее внешнеполитиче­ским положением («тот осетинский народ подлинно ль вольной и самовластной?»), отношением ее к России (в союзе ль Осетия с Россией?»), коммуника­циями, связывавшими русский город Астрахань с Осе­тией. Особое значение придавалось изучению внутренней жизни осетин, их общественному устройству. От знания этого во многом зависело успешное проведение российской политики в Осетии. Имея в виду это, в программу изу­чения Осетии правительство включило вопрос: «коче­выми ль или городами и на каком расстоянии живут» осетины друг от друга?

Кабинет Елизаветы Петровны поручил Коллегии ино­странных дел выяснить все интересующие русское пра­вительство вопросы и представить доклад об Осетии. Коллегия иностранных дел занялась Осетией в 1744 году. К этому времени положение как в правительстве, так и в иностранном ведомстве, значительно стабилизировалось. Во гла­ве коллегии иностранных дел стал А.П. Бестужев-Рюмин, который занялся «осетинскими делами» лично. В записке Бестужева-Рюмина приводятся сведения о коммуникациях, религиозных верованиях осетин, об их отношениях с другими народами.

Позиция канцлера благоприятно влияла на ход развития русско-осетинских отношений, в значительной мере приближала переговоры между Осетией и Россией. Но решительный перелом в этом направлении стал наблюдаться после того, как члены осетинской духов­ой комиссии донесли русскому правительству о готовности осетинских старшин сообщить «по прибытии ко двору Ее императорскому Величеству о всяких секретных тайностях и о прочих же состояниях осетинской земли».

Осенью 1746 года, согласно договоренности с русским правительством, в Осетии готовились к поездке в Петербург. Определен был состав посольства во главе с Зурабом Елихановым. Русское правительство было извещено о скором выезде осетинских послов...

В Петербурге, как и в Москве, осетинское посольство было тепло встречено. К его приезду, согласно пред­писанию правительства, были приготовлены «покои» в «Соловьевском белокаменном доме». В здании этого же дома находилось японское посольство, которое, как и осетинское, было одним из первых, представлявших свою страну в России. Здание, где разместилось осетинское посольство, охранялось вооруженными солдатами. К посольству был прикреплен сенатский курьер языков.

16 июля 1750 года осетинское посольство было приглашено на собрание Сената. Сенаторы теперь желали выяснить: «Могут ли они представить что об осетинских каких секретах?». При этом, они имели в виду известное заявление осетин о том, что, прибыв в Петербург, они доложат правительству о «всяких секре­тах осетинской земли». Это, в свое время заинтриговав­шее заявление, продолжало интересовать русское пра­вительство.

По вопросу «о секретах» осетинской земли с заяв­лением выступил Зураб Елиханов. Заявление Зураба состояло из трех пунктов. Но в начале своего выступления Елиханов, как дипломат, подчеркнул уважение осетин­ского посольства к русской императрице. Затем он изложил цели и задачи, реше­ние которых преследует осетинское посольство в пере­говорах с правительством: а) решить проб­лему включения Осетии в состав России, так как «весь осетинский народ желает быть в подданстве е. и. в.»; б) обсудить внешнюю безопасность Осетии; в) ввиду того, что осетинский народ ощущает в горах острую нужду в земле, помочь в разрешении вопроса о переселении осетин на предгорные равнины.

Решение этих вопросов зависело от русского прави­тельства. Именно на него возлагалась надежда в обес­печении внешней безопасности Осетии, в получении зем­ли на равнине. Однако, требуя положительного разре­шения столь сложных тогда для русского правитель­ства вопросов, осетинское посольство понимало, что русское правительство должно получить за это опреде­ленную компенсацию. Именно поэтому Зураб Елиханов многозначительно заявил Сенату, что Осетия может вы­ставить 30-тысячную армию.

Выслушав заявление Елиханова, Сенат заверил его и членов посольства, что в отношении всех вопросов, в частности о проведении русско-осетинских перегово­ров, «по требованию их, старшин, в Сенате надлежа­щая резолюция учинена будет непродолжительно». Од­нако, заявили Сенаторы, посольству необходимо за­держаться на определенное время в Петербурге. По­этому, если оно желает поддерживать связь с Осетией, то Сенат поможет ему наладить ее. После этого Сена­торы предложили посольству составить письмо на роди­ну и подать его в Сенат для отправки в Осетию.

Что касается дальнейшего пребывания послов в Пе­тербурге, то Сенат рекомендовал им более разнообраз­но проводить свое время, знакомиться с достопримеча­тельностями столицы, посещать церкви, соборы, летние сады императрицы Елизаветы Петровны. В распоря­жение посольства Сенат обещал предоставить судно. Послы, как им советовали, воспользовались возможностью ознакомления с городом, жизнью горожан. При этом, знакомство с Петербургом и поезд­ки по его окрестностям послы стремились совершать с пользой для себя. Они преследовали не только цель изучения «обрядов русского народа», как они писали, но и пытались ознакомиться с некоторыми технически­ми и промышленными достижениями России. С этой целью послы иногда выезжали за пределы столицы и посещали промышленные и военные предприятия рус­ского государства.

29 октября 1751 года осетинские послы были приняты статс-секретарем и советником коллегии иностран­ных дел В. М. Бакуниным, который считался специали­стом по вопросам Кавказа. После переговоров В. Бакунин составил докладную записку-отчет и подал ее канцлеру, руководителю Коллегии иностранных дел А. Бестужеву-Рюмину. Последний, в свою очередь, подал в правительствующий Сенат до­вольно обширную записку. В ней А. Бестужев-Рюмин информировал Сенат о переговорах с осетин­ским посольством, и, в связи с этим, излагал Сенату свои предложения. В своей записке канцлер подчеркивал, что Осетия занимает важное военно-стратегическое положе­ние на Кавказе и представляет для России значитель­ный интерес. Учитывая это, правительство должно бы­ло бы поддержать предложения, которые вносятся осе­тинским посольством. В своей докладной записке канцлер предусматривал также льготы для развития торговых связей осетин с русской пограничной линией.

В декабре 1751 года послы имели аудиенцию у императрицы. Прием носил официальный и торжественный характер. Это делалось с той целью, чтобы своим решениям «придать верховную силу», что по достоинству должно было оценить и осетинское посольство. Что касается делового обсуждения вопро­сов, выдвигаемых осетинским посольством перед рус­ским правительством, то Елизавета Петровна вряд ли стала бы их рассматривать, так как внешнеполитиче­ские, впрочем, как и многие внутренние вопросы государства решались влиятельным и довольно умным сановником Бестужевым-Рюминым. Императрица могла проявить лишь любопытство, которое вызвали у нее люди из столь неизвестной ей страны. От имени Елизаветы каждому послу преподнеслись подарки – пла­тье, «сделав по их манеру кафтаны», причем края «полукафтанья» были «облозены» золотым позументом. Также были отпущены старшинам средства не только на дорогу, но и для «разных их нужд».

После официального приема императрицы, прави­тельством русского государства были приняты решения в отношении Осетии и осетинского посольства. Посольство обязывалось «по возвращении своем в домы и других осетинского народа к принятию святого крещения наилутче поощрять и к российской стороне доброжелательными склонять». Со своей стороны посольство заявило собранию Сената, что Осетия, как и до этого, будет держаться «российской стороны».

Непосредственнымитогом деятельности осетин­ского посольства в Петербурге явилось то, что его пе­реговоры с русским правительством были предваритель­ными переговорами по вопросу о присоединении Осе­тии к России. Они имели серьезное значение в подготов­ке исторического соглашения о присоединении Осетии к России, которое было достигнуто в 1774 году.

Может возникнуть вопрос: имело ли осетинское посольство в Петербурге какое-либо отношение к проблемам Южной Осетии? Здесь следует сделать одно уточнение. Зарамагское общество, которое представлял руководитель посольства Зураб Елиханов-Магкаев, большей частью было связано именно с Южной Осетией, а не с другой частью Осетии – Северной. Связано это было с географическими особенностями. В зимнее время зарамагцам, нарцам и закинцам легче было связаться именно с южными осетинами. Этнографически жители зарамагской котловины зовутся «туалта», а сопредельные им южные осетины – «урс туалта». Кроме того, многие фамилии современной Южной Осетии являются выходцами из этого региона.

С 1774 года российское присутствие в Южной Осетии носит систематический характер. Сюда прибывают путешественники, представители духовных миссий. Помимо своих прямых обязанностей, они вели, как это бы сейчас назвали, разведывательную деятельность. Укрепив западные границы, Россия непосредственно занялась освоением южных пределов. Было ясно, что борьба за Кавказ развернется между Россией, Турцией и Персией. Подписав Георгиевский трактат (1783 г.) с Грузией, у России появилась возможность выдвинуться к границам Персии и Турции. Но для этого ей были необходимы надежные союзники – дорога через Дербентский проход была долгой и ненадежной. Восточный Кавказ еще до Шамиля был настроен весьма враждебно. Западный Кавказ представлял для России загадку. Одно было ясно – местные племена ненадежны и могут преподнести немало неприятных сюрпризов. Оставался Центральный Кавказ – наиболее удобный во всех отношениях. Во-первых, и с севера, и с юга этот регион населяли осетины, настроенные весьма дружелюбно по отношению к своим северным соседям. Во-вторых, именно здесь находятся самые низкие и доступные перевалы – Крестовый (Военно-Грузинская дорога) иМамисонский (Военно-Осетинская дорога). И отсюда самый короткий путь к границам Турции.

Как показали последующие события, Россия сделала верный выбор. Никакие препятствия ее войскам при пересечении Кавказского хребта не чинились. Среди осетин легко можно было найти проводников, толмачей, а со временем – и военную подмогу. Казалось бы, отношения между двумя народами развиваются динамично, связи крепнут, и этому процессу ничего не грозит.

Но параллельно Россия выстраивала отношения с Грузией. А вот как раз между последней и Южной Осетией были серьезные разногласия. Грузия считала осетин своими вассалами, осетины с этим категорически не были согласны, и готовы были доказать свою самостоятельность с оружием в руках. В этих условиях России надо было проявлять известную гибкость, не становясь откровенно на сторону одного из народов.

После подписания договора между Павлом I и Георгием XII, Россия в грузинском вопросе зашла настолько далеко, что отступать было уже поздно. В этом случае все выглядело бы, будто Россия бросает Грузию как кость разъяренной Персии.

Александр I свою государственную деятель­ность начинал с разрешения грузинской проблемы. При этом император, учитывая опасность, нависшую над Восточной Гру­зией, исходил из необходимости защиты, прежде всего, правос­лавия, являвшегося духовной основой Российской государ­ственности. В действиях Александра I, связанных с кардиналь­ным решением грузинского вопроса, не было ни спешки, ни по­литической суеты, тем более «лицемерия», о котором иногда пишут грузинские историки. В основе решения проблемы при­соединения Грузии к России был положен все тот же манифест, составленный Георгием XII и Павлом I. В складывавшейся сложной обстановке, похожей больше на необычный политический маскарад, Россия начинала совершать в Грузии самые крупные и непоправимые ошибки, когда-либо отмеченные в ее политике на Кавказе. Одна из них – объявление Тифлиса не только губернским центром, но фактически главным городом всего Кавказа. Тем самым рос­сийская администрация, как военная, так и гражданская, вынуж­денная заигрывать с бывшими вассалами Персии, становилась доступной для местной знати, а иногда и управляемой ею. Не случайно среди первых были решения об отмене введенных в свое время Ираклием II ограничений феодальных прав тавадов. Губернские власти в Тифлисе образовали так называемое «Вер­ховное грузинское правительство», состоявшее главным обра­зом из представителей свергнутой царской семьи и тавадов, придерживавшихся российской политической ориентации. Оно занималось в основном расширением феодальных привилегий знати, распределением земельной собственности и установле­нием новой феодальной податной системы. Решения Грузинско­го правительства рассматривались губернатором и, как прави­ло, им утверждались. Благодаря присоединению Восточной Гру­зии к России местная феодальная знать получила мощную госу­дарственную поддержку, с помощью которой не только подчиня­ла себе новые массы населения, но и стремилась к территори­альному расширению своего господства. Основным направле­нием феодальной экспансии явилась Осетия, в особенности ее южные районы, сопредельные с Грузией. Начало вооруженному вторжению в Южную Осетию с целью установления в ней фео­дального господства было положено Верховным грузинским правительством, состоявшим исключительно из представителей знати.

Поскольку российская администрация в Закавказье располагалась в Тифлисе, грузинские тавады легко находили с ней общий язык через взятки, подарки, застолья. Создавались условия, чтобы чиновники администрации не могли доехать до Южной Осетии. Их запугивали «дикими осетинами», обещали сами разобраться в ситуации. Просители и жалобщики из Южной Осетии останавливались на дальних рубежах. Их прошения либо вообще не доходили до российских чиновников, либо передавались в таком искаженном виде, что не получали должного решения. Но не это было самым страшным. Понимая свое полное бессилие перед Южной Осетией, грузинская аристократия натравливала русских против осетин, обвиняя последних во всех тяжких грехах. С другой стороны, грузинские царевичи Александр, Юлон и Парнаоз, и с ними многие грузинские князья, пытались в самой Южной Осетии спровоцировать местное население к антироссийским выступлениям.

Зимой 1802 года подполковник Симонович с воинским отрядом вступил в Южную Осетию и достиг цент­ральных районов Осетинских обществ. Появление значительно­го вооруженного отряда российских войск, ставившего перед собой карательные задачи, не вызвало в Осетии военного конф­ликта. Позже, вспоминая об этой экспедиции, граф И.Ф. Паскевич отмечал, что русских солдат осетины встречали как своих из­бавителей, но, по оценке графа, «когда осетины увидели, что русские начали отдавать их на произвол помещиков», «привя­занность их к русским заметно уменьшилась». «Мирным» исходом карательной экспедиции Симоновича в Осетии остались недовольны грузинские тавады.

Но продажной была не вся царская администрация. Часть чиновников придерживались буквы закона, стояли на патриотических позициях и хотели досконально изучить вопрос, доискаться до истины. Например, по заключению над­ворного советника Ястребцева, с созданием в Грузии российс­кой губернии осетины «отошли во владение» грузинских «кня­зей, от которых терпят неслыханные доселе на Кавказе жесто­кости. Сии владельцы отнимают и продают у них детей, лишая всякого имущества. Оттого осетинцы ненавидят грузин с их ве­рою». Российская политика в Грузии, рассчитанная на по­иски социальной опоры среди тавадов и с этой целью поощряв­шая последних в их феодальной экспансии, вызывала среди других кавказских народов отторжение. Тот же надворный со­ветник Ястребцев подчеркивал, что «прочие жители Кавказа во­оружают против правительства, думая, что ежели Россия завладеет ими, то они впадут также во власть гру­зинских князей и будут испытывать ту же бедственную участь». Оценку Ястребцева о политическом положении, создавшемся на Кавказе, разделял и архиепископ Досифей, считавший, что за­силье грузинских князей в Южной Осетии вызовет «затруднения с присоединением горских жителей» к России.

Главнокомандующие от России в Тифлисе были разными. Скажем, граф И.В. Гудович, долгие годы прослуживший на Кавказе и хорошо знакомый с положением дел, с досадой писал в Петербург о нарушениях закона в горных областях. Граф вернул права осетинских феодалов на Военно-Грузинской дороге. А Ахмету Дударову, которому грузинская знать требовала отрубить голову, он присвоил офицерское звание. Такое поведение в Петербурге сочли за либерализм, и на место графа был назначен генерал А.П. Тормасов. Он считал осетин бунтовщиками и приказал «отныне предавать смертной казни». Дошло до того, что под давлением того же Тормасова стал менять свое отношение к Южной Осетии и Александр I. На фоне тяжелых русско-персидской (1804-1813) и русско-турецкой войн (1806-1812), вопрос южных осетин, естественно, перестал находить должного решения. Тем не менее, императору самолично пришлось распутывать юго-осетинский политический узел.

Вот что пишет о том периоде профессор М.М. Блиев в своей книге «Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений» (обращение к этому фундаментальному изданию последуют и в последствии): «Генерал Н.Ф. Ртищев столкнулся в Грузии с вопро­сом о политическом положении Южной Осетии как с одним изсамых острых. Сложность его после 1812 года заключалась не только в непримиримой борьбе Осетии с грузинскими тавадами, но и в далеко зашедшем противоборстве за овладение Южной Осетией, продолжавшемся между двумя грузинскими феодаль­ными партиями. Архиепископ Досифей серьезно усилил свою позицию, сообщая в своих ходатайствах, обращенных к рос­сийским властям, что осетинская духовная комиссия, которой он руководил, не может приступить к работе, поскольку из-за про­извола, чинимого князьями Эристави в Южной Осетии, осетины отказываются принимать христианство. Александр I, занятый в 1814 году Венским конгрессом, свое кратковременное пребыва­ние в Петербурге посвятил решению проблемы Южной Осетии. Он поручил князю А.Н. Голицыну, обер-прокурору Синода, «лич­но объясниться» по Южной Осетии, в частности, по поводу фео­дальных прав в ней грузинских князей, с находившимися в то вре­мя в Петербурге генералами Тормасовым и Паулуччи – бывшими командующими на Кавказе. Подобное поручение Голицыну, с ко­торым Александр I дружил с детства, явно свидетельствовало об изменившейся позиции императора, в свое время предоставив­шего князьям Эристави и Мачабели феодальные владения в Юж­ной Осетии. Обер-прокурор Синода беседовал с Тормасовым и Паулуччи «порознь». Оба сошлись на том, что Эристави безосновательно добивались в Южной Осетии фео­дального права владения осетинскими селами. А.Н. Голицын доложил об итогах своих бесед Александру I. Император, в свою очередь, проконсультировался с главнокомандующим на Кавказе генералом Ртищевым и на имя последнего 31 августа 1814 года, перед самым отъездом на Венский конгресс, напра­вил свой рескрипт по поводу Южной Осетии – монаршее письмо в Тифлис. В нем Александр I предписывал главнокомандующему лишить грузинских феодалов Эристави владельческих прав в Южной Осетии, а имения и населенные пункты, кои ранее были им пожалованы монархом, передать в государственную собственность. Одновременно князьям назначалось вознаграж­дение «по десяти тысяч рублей серебром в год потомственно». При этом император подчеркивал, что сумма компенсации пре­вышала доход, который Эристави получали от повинностей в Южной Осетии. Что касается другой (азнаурской) группы феода­лов, ранее являвшихся чиновниками грузинских царей и на этом основании претендовавших на владения в Южной Осетии, то Александр I отказал им в их владельческих притязаниях.

Принятые Александром I решения по поводу Южной Осетии были восприняты грузинской тавадской верхушкой крайне отрицательно. Особое недовольство выража­ли Эристави; денежное вознаграждение взамен феодальных владений, в какой бы мере сумма его ни восполняла им доходы от повинностей, налагавшихся на крестьян, не устраивала фео­да-лов. Решение Александра I расходилось с идеологической обстановкой, ориентировавшей грузинскую знать на феодальные притязания. В сущности, император всего лишь отстранял князей Эристави от феодальной собственности, увеличивая им при этом размеры крестьянских повинностей. Казалось, удобная для эриставских князей система получения доходов, но она вызвала у феодалов глубокий протест.

Старшины осетинских обществ через обер-прокурора Голицына направили Александру I письмо, в ко­тором выражали благодарность. Вместе с тем авторы письма выражали тревогу по по­воду того, что императорский рескрипт не проводится в жизнь. У осетинского населения Южной Осетии было немало поводов для тревоги.

Генерал Ртищев, от которого Александр I ожидал выполнения своего предписания, в письмах убеждал монарха в невозможности «взятия в казну» владений, в свое время отведенных в Юж­ной Осетии для эриставских князей. Командующий нарочито подчеркивал грозившую будто бы опасность для «всего здешне­го края», если лишить эриставских и других грузинских тавадов феодальных владений в Южной Осетии. От прогнозов, рассчи­танных на принятие другого, выгодного для него решения, командующий переходил ко лжи, утверждая, что «прочие» грузинс­кие «фамилии» с «давних времен» имели «во владении осетин». О том, что это было не так и осетины никогда не находились в феодаль­ном владении у грузинских тавадов, генерал Ртищев хорошо знал – об этом он писал в Петербург еще летом 1814 года. Ко­мандующий не мог не знать и другое – об обстоятельствах, при которых Александр I в разгар грузинской фронды после присоединения Грузии к России отвел эриставским князьям земли в Южной Осетии. Несмотря на это, он пытался убедить императо­ра в том, во что сам не верил, – в преданности России и усердии в службе грузинских эристави. В одном из писем, обнаруженных осетинским историком З.Н. Ванеевым в Государственном исто­рическом архиве Грузии, главнокомандующий сообщал импера­тору, как к нему, генералу Ртищеву, «явилась вся фамилия Эрис­тави», в том числе дочери царя Ираклия II и Георгия XII, и «с раст­роганными чувствами и с прискорбным сердцем» спрашивали, «чем они, столь преданные престолу, заслужили гнев царя». В письме, о котором идет речь, главнокомандующий Ртищев фак­тически полностью проявил свою особую заинтересованность в отмене императорского решения по Южной Осетии. Не имея для этого достаточных аргументов, он ссылался на собственную жалость, которую вызвали у него сетования эриставских кня­зей по поводу потери ими владений в Южной Осетии: «Самый нечувственный человек при сем виде не мог бы удержаться от слез», – писал генерал Ртищев императору».

Дошло до того, что к решению проблемы подключился А.А. Аракчеев – тогдашний фаворит государя. Он выступил со специальным докладом. Привлечение к разрешению вопроса чиновника столь высокого ранга говорило о многом. С одной стороны, пытались показать, что император Александр I запутался в осетинских делах. С другой – была предпринята попытка в очередной раз удовлетворить притязания грузинской знати.

Вскоре генерал Ртищев был отстранен от должности главнокомандующего, и, как и предполагалось, на его мес­то по рекомендации Аракчеева получил назначение А.П. Ермо­лов, еще в 1796 году в составе отряда В. Зубова участвовавший в освобождении Грузии от нашествия Ага-Мухаммед-хана. Поки­дая Тифлис, Ртищев направил Александру I рапорт; он сообщал императору о том, какой голодающей и разоренной он застал Грузию, заняв пост главнокомандующего края, и описывал, в ка­ком «цветущем состоянии» ее оставляет.

Новый главнокомандующий с воодушевлением принял командование на Кавказе; никакая должность не отвечала столь амбициозным запросам и характеру Ермолова, как служба в крае, полном экзотики, батальных сюжетов и поводов для славы. Назначение Ермолова главнокомандующим на Кавказе состоялось еще в начале 1816 года, однако исполнение этой должности фактически откладывалось до следующего года, пос­кольку состоялось еще одно его назначение – чрезвычайным и полномочным послом в Персию «для устройства... пограничных дел и решения других... вопросов». При этом Ермолову предпи­сывалось в первый год «всецело отдаться» второй должности, что касается первой, то он был обязан ограничиться ознакомле­нием с краем. Навремя до возвращения Ермолова из Персии исполнение обязанностей главнокомандующего возлагалось на генерала А.П. Кутузова.

Аракчеев в Петербурге, а Ермолов на Кавказе не подозревали, что, отменяя указ Александра I о лишении князей Эристави феодальных владений в Южной Осетии, они вместе с грузинской знатью отказываются от российских форм феодализма и принялись утверждать в Грузии привычную ей феодальную систему владения землей и вытекавшую из нее систему господства и подчинения.

У генерала Ермолова были сложные отношение с духовенством. Дошло до того, что он приказал духовным лицам из Осетинской комиссии не вмешиваться в государственные дела. Здесь очевидна борьба светской и духовной власти за души южных осетин. Дошло до того, что окружному начальнику южные осетины заявили, «что не знают его».

Подобные заявления южных осетин послужили «основанием» для организации против них карательных мер. Однако администрация Ермолова не решалась идти на противостояние с духовен­ством и, объясняя необходимость военной экспедиции против осетин, умалчивала об истинных мотивах карательных мер. Глав­ным инициатором похода в Южную Осетию на этот раз был сам Горийский окружной начальник Титов. Выдворенный из Южной Осетии, он стал сближаться с грузинскими князьями и, сотрудни­чая с ними, активно взялся за покорение осетин. Он прибег к обычной форме обвинений – «непокорности», «грабежах» осетин, о чем доносил в Тифлис. Управляющий гражданской частью в Гру­зии генерал И.А. Вельяминов согласился на отправку в Южную Осетию одной роты солдат. Не вполне разделявший решение о карательных мерах против осетин генерал Р.И. Ховен, исполняв­ший обязанности грузинского губернатора, требовал от окружно­го начальника Титова, чтобы он привлек осетинских старшин к «ук­рощению неспокойных людей». Однако Горийский начальник, яв­но подогреваемый грузинскими князьями, настаивал на каратель­ных мерах. Генерал еще раз подтвердил свое распоряжение о предоставлении Титову воинской команды. Губернатор дал свое согласие, но просил применить военную силу лишь «в необходи­мых случаях». Переписка по поводу карательной экспедиции за­няла более полугода, и свидетельствовала о том, что для борьбы с «воровством» и «грабежами», о которых писал окружной начальник, не так уж необходима была вооруженная экспедиция. В середине января 1820 года Титов с командой, состоявшей из 100 человек, совершил экспедицию по Южной Осетии.

Генерал Ермолов твердо придерживался мнения, что в Закав­казье главной политической опорой России могут являться толь­ко грузинские феодалы, получавшие от официальных властей наибольшие привилегии. За долгое время нахождения в Тифли­се его достаточно прочно убедили в том, что горцы «разбойны», совершают «набеги», «убивают» и «воруют», и лишь грузинская аристократия способна представлять «кавказскую цивилиза­цию». В одном из своих писем Александру I главнокомандующий объяснял, что лишение князей Эристовых владений в Южной Осетии «не может быть исполнено по видам практическим, ибо тогда прочие помещики потеряют доверие к правительству».

Амбициозность и растущий авторитет Ермолова стали раздражать Петербург. И для него стали подыскивать замену. Вскоре вопрос о замещении был снят и был открыт путь для проведения дальнейших кавказских планов.

Для осуществления этих планов более со­ответствовал И.Ф. Паскевич, хорошо известный генерал, ранее командовавший гвардейской дивизией, в которой служил буду­щий император. Паскевич пользовался у только что вступившего на престол царя особым доверием; не случайно накануне, когда рассматривалось дело декабристов, этот генерал стал членом Верховного суда.

Свою службу Паскевич начинал в 1826 году с командования на русско-иранском фронте, а через год был объявлен наместником Кавказа и главнокомандующим. Ермолов критически и не без «ревности» относился к деятельности своего преемника: когда окончится русско-турецкая война (1828-1829) к фамилии Паскевича добавят титул «Эриванский». Адрианопольский мирный договор 1829 года, завершивший эту войну, предусматривал, в частности, что к России переходило все восточное побережье Черного моря, от устья Кубани до пристани святого Николая, с крепостями Анапа, Суджук-кале (современный Новороссийск) и Поти, а также города Ахалцихе и Ахалкалаки. Жившие на этой территории черкесы, к которым турки причисляли и осетин, не признали над собой суверенитета России, остались союзниками Турции. Началась операция взятия под контроль обретенных земель, включая все сложные горные участки, неконтролируемые Россией…

Граф Паскевич 24 мая 1830 года предписал военному губернатору генералу С.С. Стрекалову снарядить и направить в Южную Осетию карательную экспедицию. Схема движения карательной экспеди­ции по Южной Осетии разрабатывалась военным штабом в Тифли­се под руководством самого Паскевича; накануне графу собрали все сведения, касавшиеся Южной Осетии, в том числе материалы, относившиеся к проведению всех предыдущих карательных экспе­диций в Осетии. 11 пунктов этой схемы предусматривали детали военной операции. В «десятом» из них повторялась общая задача, ставившаяся перед экспедицией: «Вообще с жителями, – указыва­лось в нем, – которые покорятся добровольно, наблюдать кроткое и справедливое обращение; но тех, кои будут защищаться в своих селениях, обняв со всех сторон, истреблять, давая пощаду покоря­ющимся и забирая в плен с женами и детьми; жилища же их разо­рять в пример и страх другим». Однако особенность ситуации зак­лючалась в том, что Южная Осетия, как и все другие районы Осе­тии, рассматривала себя в составе Российского государства. Ее население требовало от российских властей освобождения от гру­зинских притязаний и перевода крестьян в разряд «казенных». Это требование, собственно, и рассматривалось как «непокорность» России. Со своей стороны, жители Южной Осетии, увидев у себя российско-грузинские войска, вооруженное нападение понимали как новое насильственное подчинение их грузинским тавадам. В этот момент, как и в ряде других важных эпизодов Кавказской войны, выходящих за пределы цели нашего рассмотрения, русскими руками на деле выполнялась предельно утилитарная задача закрепления доминирования грузин в регионе. Ту же самую ловушку они предложили России в 90-е годы XX века в новой упаковке, но история не повторяется дважды.

18 июня 1830 года войска вступили в Цхинвал. На другой день генерал-адъютант Стрекалов произвел «осмотр» войск, прове­рил их готовность к военным действиям и приказал генералу Ренненкампфу начать карательную экспедицию. В тот же день, 19 июня, российско-грузинские войска численностью более 2000 солдат вступили в Дзау – один из крупных населенных пунктов Южной Осетии. Не зная причины появления большого количества войск, жители села ушли в лес и оттуда выслали к Ренненкампфу 18 своих представителей. Получив от генерала заверения, «что цель экспедиции не естьистребление их жи­лищ», они вернулись в свои дома. Маневр Ренненкампфа был также направлен про­тив жителей Кешельтского общества. В обход сюда же двинулся отдельной колонной подполковник Берилев. Против кешельтцев был брошен еще один отряд под командованием грузинского князя Гурамова. Окружив со всех сторон Кешельтское общество, войска приступили к военной операции. Местные крестьяне, видевшие грузинских князей вместе с российскими войсками, ясно понимали цели, с которыми к ним пришли войс­ка. Они вступали в неравные бои и оказывали регулярным войс­кам упорное сопротивление. По свидетельству самого Паскевича, «войска... проходили под пулями» осетин, превращавших свои села в укрепления. К кешельтским крестьянам присоедини­лось Магландовалетское общество, отказавшееся прислать к Рен­ненкампфу своих депутатов. Опасаясь всеобщего выступления осетин, генерал обратился к жителям с воззванием, полным уг­роз: «Повторяю, подумайте, что вас ожидает? – писал Реннен­кампф, – не война с россиянами, нет, с вами воевать не будут, вас истребят, как непокорных подданных, как врагов общего спокойствия, как людей, желающих собственной гибели. Придут войска, придет грозный военачальник граф Паскевич-Эриванский, он, следуя велению великого монарха, рассеет непокорные племена ваши. Не спасут вас тогда ни мольбы отчаянные жен, ни слезы и рыданья детей ваших». В угрозах генерала нельзя было не заметить стремление свести свою карательную миссию к минимальной крови. Но уг­розы Ренненкампфа не пугали жителей, уверенных: господство грузинских князей – это тоже истребление людей, но более изощренными методами. Население Кешельтского общества покинуло свои дома и ушло в горы. Российско-грузинские войска сжигали дома. Несмотря на это, вооруженное сопротив­ление местных жителей нарастало. В Бикойтикау Ренненкампф расположился лагерем. С боями продвигалась по Южной Осе­тии колонна под командованием Берилева. Когда она вступила в села Дамцвар и Кола, завязался первый настоящий бой. Нака­нуне жители этих сел ушли в горы, остались здесь только их за­щитники. Село Кола подожгли его жители, давая этим понять, что разрушением сел командование никого не напугает.

22 июня обе колонны российско-грузинских войск двинулись к горе Зикара, где сосредоточилась значительная часть населения Южной Осетии. Узнав о приближении войск, беженцы-осетины уходили дальше, – одни перебирались в Кударское ущелье, дру­гие еще дальше – в Имеретию. Зрелище напоминало горную ла­вину, от которой пытались спастись люди. Одна из вооруженных групп заняла в сожженном селе Кола, где жила фамилия Кочиевых (Коцты), боевую башню и отсюда вела прицельный огонь. Осети­ны, хорошо отличавшие грузинские отряды от российских, старались вести стрельбу по грузинской милиции. Эту избирательность заметило командование; граф Паскевич доносил, что в одном бою легко были ранены два русских офицера и три рядовых, при этом тяжело (со смертельным исходом) были ранены 9 грузин, трое из «коих князья и дворяне».

Основные бои развернулись у горы Зикара, где хорошо укрепились осетины. Атаки российско-грузинских войск они встре­чали с большим ожесточением. По своей боевитости и желанию участвовать в сражении от мужчин не отставали и женщины. Русский историк В. Потто, описывая бои, завязавши­еся под Зикара, не без восторга писал: «В войсках появились убитые и пленные; число их стало расти, и солдаты с удивлени­ем замечали в среде сражавшихся женщин. Однажды, когда ка­заки взбирались на голый утес, из-за камней вдруг выскочила молодая осетинка и, как разъяренная тигрица, обхватила перво­го попавшегося ей казака, напрягла все силы, чтобы вместе с ним низвергнуться в пропасть. Страшная борьба происходила на краю обрыва. Еще мгновение – и осетинка совершила бы свой самоотверженный подвиг, но силы ее истощились: она выпустила свою добычу из рук и одна полетела в бездонную пропасть, где острые камни в куски изорвали ее тело». Картины, подобные этой, происходили ежедневно. Они вызывали не только удивление. Все – от солдат и до генералов, ранее представлявших Южную Осе­тию как «гнездо разбойников и воров» – поразились рыцарской храбрости противника и невольно задумывались над внутренним мотивом, заставлявшим его так самоотверженно сражаться.

25 июня российско-грузинские войска предприняли одну из последних атак на естественное укрепление горы Зикара. Но и эта атака, как и предыдущие, не принесла результата. На отряды генерала Ренненкампфа обрушились огромные камни, и солда­ты с потерями были вынуждены отступить. В тот же день – день рождения императора Николая I, атака войск повторилась. От нее осетинские боевые отряды понесли тяжелые потери: было убито 60 человек, захвачено в плен – 17, угнано до 200 голов ро­гатого скота. Несмотря на это, у Ренненкампфа не было уверен­ности в легком завершении боев у Зикара. Генерал предложил переговоры. Осетинские старшины, видя бессмысленность сра­жения с регулярными войсками, постоянно пополнявшимися от­рядами грузинских князей, решили явиться к генералу и принес­ти присягу «покорности». К этому вынуждало их также тяжелое продовольственное положение как участников сражений, так и многочисленных беженцев. Однако далеко не все разделяли ре­шение старшин. Многие, например Кабисовы, ушли в леса, а фамилия Кочиевых во главе с Бега Кочиевым продолжала свое вооруженное сопротивление в селе Кола.

26 июня генерал Ренненкампф двинул свои войска в Кола. Здесь, в башне Кочиевых, оборону держали 30 бойцов. Боевая башня, сооруженная из скальных камней на известковом раство­ре, состояла из двух этажей, и достигала 16 метров в высоту. Двухтысячный отряд Ренненкампфа осадил башню, производил по ней стрельбу из горных орудий, но ядра так отскакивали от башни, что, взрываясь, поражали солдат, атаковавших укрепле­ние. Попытка 500 гренадеров захватить башню не привела ни к чему, кроме жертв среди солдат и офицеров; только в одной из атак погибло 4 солдата, 18 было ранено, был убит подполковник, командир Херсонского гренадерского полка Берилев, и ранен офицер Писаревский. Осада башни велась и днем, и ночью – од­ни солдаты сменяли других. Предпринимались самые различ­ные боевые маневры, чтобы овладеть башней. Среди попыток, кончавшихся неудачей, было также решение произвести под башню подкоп и взорвать ее, но фундамент башни уходил слиш­ком глубоко, и взрывчатка не могла бы справиться с фундамен­том. Ренненкампф предложил переговоры. Его парламентер во­шел в башню, но из нее больше не смог выйти... По поводу оса­ды башни в Кола и расправы с ее защитниками граф Паскевич писал военному министру России Чернышеву: «Генерал-майор Ренненкампф, обложив» башню «в ночное время кострами сухих дров, приказал зажечь оные со всех сторон, надеясь сею мерою заставить осажденных просить пощады, но горцы показали при­мерное ожесточение: из числа защищавших только 10 человек, бросаясь с неимоверной яростью на солдат наших, хотели открыть себе путь оружием, но были подняты на штыки и только один из них был взят в плен; все же оставшиеся в крепости, пренебрегая жизнью, сгорели посреди стен».

Мужество защитников Кола не оставило равнодушными даже дворянских историков, описавших события 1830 года в Южной Осетии. В. Чудинов, как и граф Паскевич, не без удивления отме­чал, что «осажденные пели во всю глотку веселую песню, неус­танно бросали камни, издевались над нашими усилиями и, види­мо, предпочитали смерть всякой пощаде». Подобное упорство и отчаянное поведение в вооруженных столкновениях с российско-грузинскими войсками становилось похожим на фанатизм. В то же время российские солдаты и офицеры приходили к выводу о справедливости борьбы осетин с вооруженным засильем. В ходе военной операции в Южной Осетии, в особенности в Кешельтском обществе, где боевые действия носили ожесточен­ный характер, генерал Стрекалов пришел к твердому убежде­нию, «что князья Мачабеловы стараются присвоить над ними свое право, которые, противясь сему, по­читают и нас своими неприятелями».

Главнокомандующий на Кавказе Паскевич был доволен итогами карательной экспедиции, завершившейся в Южной Осетии. Отчи­тываясь перед военным министром Чернышевым, он писал: «Таким образом, экспедиция, посланная мною в Осетию, имела желанный успех: войска наши, преодолев с твердостью все препятствия, прошли через такие места, куда и самые отважнейшие путешест­венники никогда не достигали». Главнокомандующий был прав – русские солдаты действительно прошли по таким местам, которые считались самыми малодоступными. Но он был не прав, когда пре­увеличивал военно-политические достижения командования в Юж­ной Осетии и в качестве итога подчеркивал, что Ренненкампф и его экспедиция имели «желанный успех». Паскевич не стал писать в Петербург о том, что в горных ущельях Южной Осетии, где побыва­ли российские войска, остались не только сожженные и разрушен­ные села, убитые и принявшие присягу жители, но и повстанцы, не покорившиеся российско-грузинским войскам и не признавшие над собой грузинского феодального господства.

Но несмотря на то, что карательные миссии как правило завершались победными реляциями, находились трезвые головы, которые не оставляли попыток доискаться до истины.

После карательных мер в селах Мзиу и Дамцвар генерал А.А. Скалой, представлявший графа Бенкендорфа, произвел расследование фактов, происходивших в осетинских селах. В докладной записке, поданной шефу жандармов, генерал сооб­щал, что «происшествия, случившиеся в 1838 году в двух осе­тинских участках Горийского уезда, дают явную идею о том, как местные начальники в преследовании своих частных видов, употребляя во зло свою власть, угнетают народ, встречая сопро­тивление, выставляют его непокорными правительству и ложны­ми донесениями подвигают главное начальство к предпринятию экспедиции». Это донесение генерала, несмотря на свою крат­кость, по своей сути отражало положение вещей, создавшееся в Южной Осетии.

Принимая меры по наказанию бунтовщиков, российско-грузинская администрация особо не церемонилась и действовала неоправданно жестко. Была даже создана правительственная комиссия по расследованию военных преступлений в Южной Осетии.

Николай I считал незаконными меры наказания, которые бы­ли применены к жителям Южной Осетии. Особенно это касалось «смертельных приговоров». Император напомнил, «что смертная казнь должна быть допускаема только в одних чрезвы­чайных случаях, сколь возможно редко и не иначе как при самом строгом и внимательном исследовании вины преступника». В замечаниях императора подчеркивалось, что в Южной Осетии были допущены «важные отступления» от закона, согласно которому принято применение смертного приговора. Столь же незаконными Николаем I были признаны и другие меры наказания.

Несомненно, что внимание Николая I к событиям в Южной Осетии и его явно негативная реакция по поводу карательных мер, принятых в отношении местного населения, имели важное значение. Но и в донесениях генерала Головина, и в материалах правительственной комиссии, и в замечаниях императора умалчивалась одна и та же тема – причастность грузинских князей и их вооруженных отрядов к организованному истреблению осетин, к масштабным разрушениям сел в ходе вооруженных пог­ромов. Когда же разбирательство юго-осетинских событий дошло до выявления главных виновников, то были упомянуты лишь име­на пристава Васильева и грузинского князя Джавахова.

Новая эра в российско-югоосетинских отношениях началась после 1840 года, когда назначили наместником Кавказа М.С Воронцова, а окружным начальником Осетии – эстонца Смиттена.

Воронцов, в отличие от своих пред­шественников, придерживался политики, согласно которой Юж­ной Осетией, как правило, занимались грузинские чиновники. Тем самым наместник, с одной стороны, «отводил» российские власти от противостояния с Южной Осетией, с другой – располагал к себе тавадов, стремившихся к насильственным акциям против осетин. Таким образом, из крестьянского восстания, ставившего перед собой вопросы ликвидации феодальной зависимости, оно вырастало в народно-освободительное движение, преследовавшее цель изгнания из Осетии грузинских тавадов. Идеологией движения являлась «грузинофобия», направленная главным образом про­тив грузинской элиты, от которой Южная Осетия больше всего страдала.

Позиция Воронцова по отношению к Южной Осетии была ясна, и он намеревался решить вопрос одним ударом, и раз и навсегда, причем в пользу грузинских тавадов, и с их участием. Не особо считаясь с мнением российской столицы, против южных осетин стала готовиться широкомасштабная карательная экспедиция. Трудно предположить, к каким последствиям она могла привести, но наступила неожиданная развязка. Вот как об этом пишет М. Блиев: «Когда в Тифлисе уже созрели планы проведения в Осетии широ­комасштабной карательной экспедиции грузинских войск, в Пе­тербурге развивались события, прямо противоположные тому, что затеял Воронцов. Как и в 1840 году, российское жандар­мское отделение не разделяло оценки, которой придерживался наместник в отношенииполитического положения, сложившего­ся в Осетии. Оно не было склонно рассматривать неповинове­ние осетинскихкрестьян как всеобщее восстание. По данным историка З.Н. Ванеева, жандармский полковник Щербачев в секретном рапорте шефу жандармов А.Ф. Орлову, известному государ­ственному деятелю России, доносил о неосновательности фео­дальных притязаний князей Мачабели на земли Южной Осетии. Воору­женное противостояние между князьями Грузии, с одной сторо­ны, и осетинским крестьянством – с другой, Щербачев расцени­вал как «бой на жизнь и смерть без всякой существенной поль­зы». Он также находил, что осетины – «народ добросовестный и миролюбивый», и осуждал российское командование на Кавка­зе, считая его повинным в том, что оно «этим мирным жителям дает толчок к возмущению». Полковник Щербачев, побывавший в Южной Осетии, слышал от самих крестьян заявления, что «считают за бесчестие быть рабами князей Мачабели». Суть мнения жандармского полковника в отношении противостояния грузинских князей и осетинских крестьян заключалась в том, чтобы осетинам предоставить свободу, а грузинским князьям возместить деньгами или же наделить их землями в Шемахинской губернии. Столь радикальное решение проблемы, предла­гавшееся представителем жандармского управления, казалось тем неожиданней, что сам генерал-лейтенант Орлов, шеф уп­равления, был горячим сторонником сохранения в России кре­постного права.

Полной неожиданностью для Воронцова являлось известие, поступившее к нему от военного министра, согласно которому император Николай I резко изменил свой взгляд на притязания грузинских тавадов на южные районы Осетии. Скорее всего, перемена позиции императора произошла не без влияния жандармского управления, отстаивавшего российскую державность и не разделявшего традиционное заигрывание российских главнокомандующих с грузинской феодальной знатью, неистово подбрасывавшей дрова под собственный «державный» котел. Заявление по поводу независимости Южной Осетии от князей Мачабели император сделал в 1850 году, в ходе еще не завершившейся грузинской карательной экспедиции в Осетии (на это время приходится героическое противостояние под руководством Махамата Томаева). Оно не оставляло никаких надежд ни грузинским князьям, ожидавшим в Осетии получить новые владения, ни Воронцову, так надеявшемуся на прочный политический альянс с тавадами, ни Правительствующему Сенату, затянувшему решение вопроса о Южной Осетии. Слишком категорично звучали императорские слова о том, «что каково бы ни было решение высших судебных мест, трудно будет признать и провести в действие таковое в пользу Мачабели, так как опытом дознано, что горные осетины не будут без употребления военной силы исполнять следующей от них повинности». Судя по всему, именно в этих словах военный министр передал решение императора наместнику. Воронцов не мог возражать императору, однако он не скрывал своего несогласия с мнением Николая I.

Следует сказать и о документе, имеющем особый исторический смысл, имевшем последствия, еще более сблизившие россиян и южных осетин. Речь идет об указе Николая I от 8 июня 1852 года. По этому законодательному акту осетины освобождались от крепостной зависимости от грузинских князей. Несмотря на то, что документ был смягчен проектом Воронцова и позицией Сената, он имел воистину историческое значение, хотя бы по своей уникальности. До 1861 года было еще далеко. А чего стоит одна только инструкция, по которой на местную российскую власть «возлагалось привести в исполнение высочайшее повеление об освобождении осетин 7 ущелий из зависимости князей Мачабели». На самом деле речь шла не о каких-то семи ущельях и не только о псевдокнязьях Мачабели. На самом деле это был, как сейчас говорят, прецедент. И такой оговоркой в полной мере воспользовались многие осетинские общины.

Возвращаясь назад, напомним, что еще в 1814 году Александр I не признавал за грузинскими князьями феодальных прав над осетинами. Так что попытки Николая I обезопаситься от восточно-персидской формы крепостничества и придать отношениям российское понимание, не находили активного противостояния со стороны юго-осетинских общин. Вполне понятно, что в Грузии имя Николая I особо не задержалось, но вот Воронцовскими до сих пор называют всякого рода строения и пенитенциарные заведения.

Воронцовская трактовка проведения российской политики в Южной Осетии проявилась в еще одном. Было замечено, что когда осетинские отряды самообороны видели, что против них выступает регулярная российская армия, они переставали стрелять, предпочитая отходить. Этим попытались пользоваться грузинские тавады, вкрапляя в состав российских войск своих стражников. Но из этой затеи ничего не вышло. Защитники ущелий умело обстреливали именно эти вкрапления.

В 50-е годы XIX века для усмирения осетин Рукского ущелья в селе Н.Рук был организован временный пункт российской армии. Иногда его называли крепостью. Такое решение опять же было принято по науськиванию грузинской знати. Результат от такого решения имел самые противоположные последствия. Вместо возникновения вражды и непонимания между русскими и осетинами, появление постоянного поста породило понимание и добрые отношения. Именно тогда в Рукском и близлежащих ущельях в осетинских семьях появились странные, на первый взгляд имена: Писыр (Писарь), Майор, Степка, Ванка и другие. Интересен и еще один факт. Советскую власть в Южной Осетии провозгласили на том самом месте, где еще остались развалины, так называемой русской крепости.

Петербургские чиновники, занимавшиеся Кавказом, неплохо разбирались не только в географии Кавказского края, но и не­дурно представляли себе его этническую карту. В этом была не­малая заслуга Николая I, до деталей (нередко до пешеходных тропинок) интересовавшегося отдельными районами обширно­го края. Немалое внимание уделялось административному уст­ройству региона. В его основе лежал единый территориальный принцип административного размещения народов. Впервые на Кавказе, где каждый народ имел свои собственные традиции и духовную культуру, усилиями российского правительства этни­ческая карта была подвергнута коренной административной перекройке.

История взаимоотношений России и Южной Осетии на протяжении всего XIX века разноречива и пестра. С одной стороны, очевидно доброе отношение к осетинским обществам севера и юга со стороны императорского двора и правительственных служб. С другой стороны, нельзя забывать о том, что по науськиванию грузинской знати Южная Осетия подверглась карательным экзекуциям. Но главным является итог. Несмотря на все усилия и провокационные действия со стороны многих стран, не удалось внедрить в осетинское общество антирусские настроения. Более того, в русско-турецких баталиях именно осетины стали авангардом российской армии и способствовали их успешному завершению. Об этом есть множество свидетельств, написаны книги, сняты фильмы. После этих событий российский армейский генералитет обильно пополнился представителями осетинского народа. Русско-японская и Первая мировая война явили героев, которые были призваны из Осетии, и верой и правдой служили своему Отечеству. Продолжателями этих славных традиций стали те осетины, которые показали образцы героизма во время Второй Мировой войны, которую каждый осетин воспринял как Отечественную. Именно этим и многими другими исторически сложившимися фактами можно объяснить тот факт, что осетины по числу Героев Советского Союза и количеству генералов, а так же по числу добровольцев, отправившихся на войну, в пересчете на душу населения, стоят на первом месте. Что касается конкретно Южной Осетии, то только здесь была проведена тотальная мобилизация, когда на фронт ушел каждый пятый южный осетин и каждый четвертый из них не вернулся обратно.

Подготовил Батрадз Харебов

Газета «Республика». Приложение «Тысячелетие: судьбы, истории, личности»

1. Осетинское посольство в Петербург. Репродукция картины А. Джанаева

2. Генерал Тормасов и пленные вожди-повстанцы. Репродукция картины М. Туганова

3. Бега Кочиев. Репродукция картины Г. Котаева

4. Махамат Томаев. Репродукция картины Г. Котаева

5. Защита осетинами крепости Кехви. Репродукция картины М. Туганова

6. Расстрел 13 коммунаров. Репродукция картины М. Туганова