В пятницу, 28 октября, Осетия простилась с выдающимся осетинским политическим и государственным деятелем, одним из лидеров национально-освободительного движения, руководителем «Адæмон Ныхас», фактическим идеологом юго-осетинской государственности, доктором исторических наук Аланом Резоевичем Чочиевым. Алан Резоевич, безусловно, является знаковой личностью, повлиявшей на ход истории своего народа. И нам еще предстоит переосмыслить его влияние на все шаги, происходившие на заре возрождения аланской государственности. Другое дело, что до сегодняшнего дня, и мы об этом уже писали, в отношении известного политика и маститого ученого, так и не восторжествовала справедливость – он не получил политической реабилитации на своей Родине. И это является, в первую очередь, именно нашим неуважением к своей же истории. Истории, для которой личность Алана Чочиева является знаковой. Ниже предлагаем вашему вниманию выдержки из книги Алана Резоевича о событиях начала 90-х годов.

УРОКИ ИГРЫ НА БОЙНЕ

МОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Раннее – связано с отвращением и страхом: отец, Резо Михайлович, был «врагом народа», мать, Елизавета Гри­горьевна, исходилась и изъездилась, пока со смертью Стали­на отца не освободили. Но еще раньше ее освободили от ра­боты, меня освободили из детсада... Имена тогдашних секре­тарей Севера и Юга застряли в памяти – Имнадзе, Акацев, Кулов...

Первый мой политический поступок был в «лесной школе»-интернате, куда меня поместили, поскольку Елизавета Григорьевна хлопотала о муже в Москве, а в детсаде держать уже не приличествовало.

Первый мой политический поступок связан со смертью Сталина и всевозрастным плачем страны, т.е. и «лесной шко­лы». Добрейшая воспитательница приобщила-таки меня, стеснявшегося незнакомого окружения новичка, поплакать «по дедушке Сталину» – потому что «тогда родители скоро заберут домой».

Родителя я боялся – усатый незнакомец на тюремном свидании сильно напирал на то, что он «не враг народа». Затем меня не приняли в школу и мать снова ходила по ко­ридорам власти, потом приняли, но как «вражьего сына» с годичной задержкой.

Потом семья вернулась на Юг. И весь период, пока глава семьи восстанавливался в Союзе писателей и КПСС, в памя­ти оседали имена Берия, Молотова, Микояна, Булганина, Хрущева... Должности и Мотивы тех, кто донес, действия тех, кому донесли; Осетия и осетинский язык, какие-то бюро, правления, парткомы, обком, ЦК... Этого достаточно, чтобы быть антибольшевиком хотя бы из страха. Но и все. Я не антикоммунист: коммунизм – это вера и воевать с ее религиозными догмами глупо. Поэтому я возражаю на обвинения в антикоммунизме, как возражал бы любой из вас, если его прямо назовут дураком. Но даже как атеист я признаю превосходство других религий над комму­низмом, поскольку ни один из апостолов и святых коммуниз­ма не выдержал его главной догмы – быть понятнее быта и выше шкурного интереса. Этого НИКОГДА, НИ В ОДНОЙ СТРАНЕ мира не выдержал НИ ОДИН ПОЛИТИК.

ЧТО БЫЛО ДО АДАМОН НЫХАС

О карьере в политике никогда не помышлял и твердо знал, что свободен от этого. Тем более, что кроме сказанного выше, имел еще один недостаток – негибкую спину и непривлекательную антропометрию.

Необратимая политизация Южной Осетии началась во второй половине 1988 года, и я не принимал в этом никакого участия. Во всей интеллигентской братии Юга был только один человек, который понимал перестройку как я – Кочиев Руслан Серафимович: Перестройка – это крах Системы. Мы сходились и в том, что Система имеет два варианта Судьбы: 1) она учинит Кровопролитие и уничтожит оппонентов, как делала прежде; 2) Если Крово­пролитие устроить не удастся, Система сама погибнет. Это был прогноз 1987 года.

Никакой мистики в основе прогноза не было – мы оба не дилетанты в области становления этноса, нации, догосударственных структур и ранней государственности. Возникновение и Распад социальных и властных Систем – наша профессия. Поэтому энтузиазм толпы мы оба пытались всегда как-то сформулировать более или менее приемлемо. Но Кочиев, в отличие от меня, был в родстве с Секретарем и его в этом постоянно уличали.

Но уже до того была хрупкая Нелли Гогичаева – поэтесса, малоизвестная даже любителям осетинской словесности. Она собрала листовками толпу на площадь, вспорхнула на театральный фонтан и сделала с Санакоевым то, что не смогли Вахтанг Цховребов, Вахтанг Кабулов, Торез Кулумбегов и др. Она сняла Санакоева – его восемнадцатилетняя секретарская гегемония на Юге была прервана.

Это был первый акт осетинской Перестройки снизу, доступный наблюдению и анализу.

Осетины полагали, что Перестройка – это снятие «плохих» и назначение «хороших» секретарей. Отношение Москвы и Тбилиси к осетинскому пониманию Перестройки было любезное: хотят новых секретарей – ради бога. Лишь бы не смена Системы. При этом Санакоева пачкали с наркотическим упоением, и даже приплели миф об эпидемии тифа.

Перестройка понималась как всеобщая смена команды и это вносило ажиотаж в среду тех, кто был не обласкан и рвался к должностям, и кто был наказан и рвался восстановиться.

Межнациональный аспект почти отсутствовал. Вспоминали, правда, о маме секретаря и жене – грузинках, с тем, чтобы обвинить его в импорте тбилисских кадров, когда свои без работы.

Кризис решили в духе Системы: новый секретарь, Чехоев, был молод и не имел врагов в аппарате; не имел клановых врагов типа идейного трио «Цховребов-Кулумбегов-Кабулов»; не имел прямых грузинских родственников и этим снимал антигрузинскую тему. В то же время Чехоев не имел серьезной поддержки в юго-осетинской элите, и секретарская судьба его зависела от поддержки средне- и комсомольсковозрастной прослоек интеллигенции. И от судеб Перестройки в стране…

КРИЗИС АВТОРИТЕТОВ НА ЮГЕ

Лето и осень 1988 года повергли Цхинвал в смятение. ЦК Грузии и неформалы Тбилиси вышли на этап борьбы за Власть. Наш обком отчаянно боролся за авторитет, но люди уже мало полагались на должностные авторитеты и все боль­ше склонялись к личным авторитетам вне Системы, вне обкома.

Первый же опыт политического действия нашего видного научного и культурного авторитета Нафи перевел на него спрос осетин на национального политического лидера. Ответ на нацистский демографический опус Кванчилашвили, напе­чатанный во многих органах печати Грузии и Южной Осетии, заслуживший похвалу ЦК и лично Патиашвили, сделал Нафи политической фигурой. Осень 1988 года прошла в Южной Осетии под знаком Нафи.

Этому способствовали и грузинские неформалы, объявив­шие его вождем осетинского национализма и «врагом незави­симости Грузии».

Возглавлявшееся Нафи общество «Коста» сыграло на этом этапе роль политического компенсатора такой организа­ции, которая поддержит достоинство осетин. Это почти на полгода позволило обкому снять вопрос создания Народного фронта, поскольку заработанный политический авторитет Нафи и общество «Коста» перевели на себя ожидания обще­ства. Однако антиосетинская и антинафиевская волна нагне­талась все больше, ожидания осетин росли быстрее, чем воз­можности и готовность Нафи к политике.

Демографическая бомба сработала первой – грузинская толпа, конечно же, приветствовала идею о том, что грузи­ны должны размножаться быстрее других. И печально – сдержанный ответ Нафи вонзился в распаленный энтузиазм грузинской толпы сорвавшейся от осетин сосулькой.

Второй сработала языковая бомба – программа развития грузинского языка имела явно дискриминационный характер. Ответом стала борьба за статус осетинского языка и созда­ние собственной программы его развития. В этот период все сколько-нибудь известные осетинские лингвисты и педагоги обрели политический имидж или политический оттенок. Кроме Нафи были активны Николай Габараев, Владимир Икаев, Зоя Битарова, Гацыр Плиев, Илья Хугаев, Замира Цховребова, Герас Тедеев, Владимир Ванеев и др.

Особое значение стало играть само участие в дискуссиях: знали ли тогда Рутен Кабисов, Людвиг Чибиров, Павел Догузов, Руслан Цховребов и другие ораторы, куда ведут демо­графический и языковой рельсы? По-видимому – да, по­скольку всегда звучал призыв не перегнуть палку. И в этом был лукавый интеллигентский наив: если мы не перегнем, то там тоже не перегнут – таков был расчет и ожидание...

Особенно заметные штрихи тех собраний были: очень вы­сокая активность и большое число желающих выступить, по­вальный интерес интеллигенции и студентов, постоянное при­сутствие на последних двух рядах инструкторов обкома, гор­кома, работников известных и не очень известных органов.

При этом люди постарше абсолютно верили, что все проис­ходящее временно и есть следствие глупости Брежнева-Черненко-Горбачева, и недолгой жизни Андропова.

Организационным новшеством осени был общественно-политический клуб «Ныхас», организованный доцентом Зоей Битаровой. Председатель его, Роман Плиев, и члены клуба, были активными участниками дискуссий.

Эти собрания родили Народный фронт и поэтому заслуживают характеристики.

СОЗДАНИЕ НАРОДНОГО ФРОНТА

14 января 1989 года в пединституте состоялось учреди­тельное собрание Народного фронта. Писатели, журналисты, сотрудники обоих институтов, студенты и другие привычные и непривычные для глаза участники, привычные уже темы и докладчики. Учреждение фронта прошло единогласно. Пора­зительная часовая дискуссия о названии фронта, при том, что еще ни слова не сказали о его целях и задачах. С по­мощью Владимира Икаева, Хаджумара Алборова, Нафи, Зелима Цховребова и кого-то еще свели число вариантов к трем, и голосованием прошло «Адамон Ныхас» (АН).

Вопрос о председателе был предрешен, и кандидатура Нафи сомнений не вызывала. Состав президиума предложи­ли десять человек, дискуссия была не долгой, но жаркой. Моя реплика о том, что следовало бы определить задачи и под них выбрать президиум, а не наоборот, осталась в чис­ле незамеченных.

Перед голосованием, которое изменило многое в нашей и моей жизни, ситуация была следующей: на председателя было три кандидата, первым – Нафи, вторым – Валерий Газзаев, третьим был Зелим Цховребов.

Мои симпатии были на стороне Зелима. Нафи не соот­ветствовал моим представлениям о роли и функциях председателя НФ по возрасту, политическому динамизму и отда­ленности от «среднестатистического цхинвальца».

Разговор о кандидатах в председатели создал небольшой шум. При ясности картины предлагали либо объявить пред­седателем Нафи, либо голосовать с соблюдением демокра­тической процедуры. Я поддержал второе, предложив голо­совать тайно по списку. Мне и предложили провести проце­дуру сразу же, не отходя от трибуны.

Все перевернулось, когда я записывал первого кандида­та – Нафи выступил с места и предложил мою кандидату­ру, выразив сомнение, что не сможет из-за большой загру­женности участвовать в работе НФ. Он отказался не толь­ко от председательства, но и участия в работе НФ! И хотя его внесли все же в список президиума, Нафи сдержал сло­во и работать не стал.

Его речь о мотивах выдвижения моей кандидатуры была короткой, но я успел подумать об иных мотивах столь рез­кого перехода – об обкоме. Щепетильность Нафи в отно­шениях с властью была известна. Расклад прост. Я знал, что из всех трех кандидатов об­ком дорожил только Нафи. Газзаев стал противен секрета­рю, посягнув на его семейное и личное достоинство. Газзаева прочили в преемники Чехоева. Такого председателем НФ не хотели. Зелим Цховребов не устраивал обком ввиду роли его фамилии в местной элите и высокого личного рейтинга. Перед ним секретарь, по-моему, комплексовал, и его должно было насторожить то, что Зелима прочили в секретари по идеологии. Кроме того, он был едок и ироничен по адресу партийных лидеров всех уровней.

Я полагал, что у обкома был свой расклад: председате­лем НФ станет человек, которого выдвинет Нафи, и автори­тет последнего будет гарантом влияния обкома на НФ. Поз­же прояснилась и иная ставка: неучастие Нафи во фронте стало сигналом для интеллигенции поступить также.

Выведением Нафи из фронта обком установил для АН особый ценз, я бы назвал его столько же цензом интелли­гентности, сколько и карьеро-предостерегательным. Все, кто подозревал за собой шансы на карьеру, во фронт не шел.

Я стал председателем, потому что из всех возможных кандидатов был наилучшим для обкома. Не грозил отстра­нением секретарю, переходом на работу в обком, не принад­лежал к забойным фамилиям, считал виновником всего Си­стему и предлагал бороться с оглядкой на страну, то есть бог весть когда и что будет... Одним словом, я был плох, но другие хуже – это был единственный пока случай, когда я устроил власть и единомышленников. И никому из них это ни-чего не стоило, потому и устраивало...

УРОКИ 23-го НОЯБРЯ В ЮГО-ОСЕТИИ

Я приехал в Цхинвал после очередного отсутствия 23-го ноября во второй половине дня. Второе, чем был пора­жен (о первом дальше) – огромной массой людей, вышед­шей против «мирного пятидесятитысячного автобусно-автомобильного выездного митинга» грузин в Цхинвале...

Тогда, 23-го ноября, я впервые обратил внимание на то, с какой легкостью получались мои командировки: за 1989 год я трижды был в месячных командировках, раз в творческой трехмесячной и при Валнине Цховребашвили в 90-м один раз на ФПК четыре месяца, и еще раз в творче­ской трехмесячной. Пять или шесть раз я прерывал их из-за ситуации в Цхинвале и снова улетал, но только 23-го ноября угадал причину легкости командирования: я мешал Игре, задуманной секретарями. Я был против Системы и КПСС, и за договор со здравой частью грузинских неформалов, кото­рые и во время абхазского кровопролития делали с нами обращения к грузинам и осетинам о мире и добрососедстве.

Первое же чем я был поражен 23-го ноября: на северном портале Рукского тоннеля нас остановил пост грузинской милиции человек в 25-30. Это было невозможно – грузинская милиция в Северной Осетии не могла быть без согласования с секретарями Севера. От тоннеля до Цхинвала у меня было время просчитать мно­жество вариантов…

Мой приезд в Цхинвал сразу активизировал тех, кто хо­тел, чтобы на стороне осетин демонстративно главенствовали АН и лично Чочиев. Меня не ждали и спешили сразу втя­нуть в центр интриги. Министр внутренних дел Грузии и другие приезжие официальные лица, предлагая варианты прохода грузин в город, нас-тойчиво обращались ко мне за решением. Я чуть ли не одеждой чувствовал – для них важно, чтобы решение исходило от меня. Министр произ­вольно разоблачил эту установку упорством, с которым вы­давливал из меня решение. В конце концов он увел меня в военкомат и в присутствии группы офицеров заявил: «Я вста­ну на колени, реши так, чтобы не было крови». Эта сцена была настолько искусственной и рассчитанной на мое тще­славие, что стало скучно. Я ответил, что согласен на любое решение Гумбаридзе, Теховой или его, поскольку только при­ехал и к митингу не имею отношения совсем. И министр взорвался, кажется, искренне: «Это все их работа, они реши­ли не мешать Гамсахурдиа, а в случае крови отвечать мне, с них голову не снимут». Все было ясно всем – те, кто организовал вражду и прямой контакт сторон, последнего ре­шения принимать не хотят: команду «бой» доверили нам.

Затем меня привели в здание суда, где собрались работ­ники обкома, облисполкома, грузинские неформалы и много неизвестных мне людей. Там же был Алик Цховребов. Пер­вое, что он сказал, было: «ничего не бери на себя, согла­шайся с тем, что скажут Юля и обком, иначе они тебя под­ставят». Это успокоило: не я один понимаю Игру. После пе­реговоров с Зелимом Цховребовым, Тимуром Санакоевым, Хсаром Джигкаевым было ясно совсем: они видели, хоть и по-разному, торчащие уши родных секретарей за кулисами Игры.

АН решил тогда: никакой инициативы ни по каким вопросам, предложить грузинам выделить переговорную группу и говорить, говорить, говорить. Группа в триста чело­век не устроила самих грузин, согласились на 25. Мы про­говорили несколько суток с их неформалами, причем, по на­стоянию Хсара, отказались говорить в помещении АН – только в здании обкома: все делать в гостях у партии, как главного организатора противостояния. К 29-му ноября ста­ло ясно, что позиции несовместимы и грузины преднамерен­ны сохранить условия для конфликта надолго.

Основой был внутренний смысл лозунгов – «осетины – это гости, и земля принадлежит грузинам», и «долой автоно­мии». Первое толковали так: при капитализации Грузии собственность на землю не распространится на осетин. Вто­рое – что осетины будут представлены в грузинском парла­менте напрямую и своей власти иметь не будут. И отстаи­вать свои права, в том числе на землю, осетины не смогут, потому что согласно составу населения Грузии почти 70% депутатов будут грузины.

Удивительно было то, что многие из них были уверены в желании осетин отказаться от автономии, которая – утверждали они – нужна только работникам обкома и обл­исполкома: «вы собираетесь воевать за теплую жизнь этих продажных коммунистов, вам они ничего не дали и не да­дут, кроме крови и пота». Так мы узнали от них самих, что идея воевать у них совсем не исключалась, а к КПСС отно­сились плохо все, но по-разному. Однако Игру ее каждый примеривал к своей выгоде. Я говорил – «вы работаете на интерес Политбюро». Они говорили – «у нас выхода нет, а вы можете и должны уступить, потом договоримся – в не­зависимой Грузии».

НОВЫЕ АВТОРИТЕТЫ НОЯБРЯ

23-е ноября создало новые авторитеты во внешнем поле АН. По отношению к самому АН они были либо безразлич­ны, либо по большей части враждебны. Они хотели действия, а АН ничего не предлагал, кроме возможности разговорить идеи.

Впервые появились молодые имена в том числе из второго-третьего уровня Системы: Валерий Хубулов из обкома комсомола – вывел первые тридцать парней в заграждение прохода в Цхинвал; Бала Бестаев – художник, взявший на себя ряд рискованных инициатив; Вадим Босиков – зам­пред облсуда, в ходе переговоров прямо обвинил грузинский официоз в разжигании вражды; Инал Цховребов – дирек­тор облбольницы; Таймураз Чочиев – директор автопред­приятия, Хох Кокоев и многие другие, кто в той или иной мере обозначил действие и содействие.

ВАЖНЕЙШИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ НОЯБРЯ

На волне ноябрьского энтузиазма состоялся штаб Ныфс, возглавляемый Аликом Цховребовым и Алиханом Пухаевым. Штаб Ныфс был первой организацией действия Южной, да и Северной Осетии, не исходившей из интересов только власть предержащих. Появление штаба Ныфс начало новый этап изменений во внешнем АН – главное отличие его в том, что критики «болтливого АН» сами перешли к действию и впервые создали ОРГАНИЗАЦИЮ ДЕЙСТВИЯ вне Системы. Это был наш самый большой успех.

Появился еще один, кроме обкома, центр реального влияния. Тот факт, что в нем были люди, близкие Системе, которые делали деньги и считались «сытыми», позволял номенклатуре раздувать слухи – так обком боролся с первым реальным властным конкурентом. Обыватели охотно верили сплетням и считали, что Ныфс создан обкомом против АН. Мне пришлось выступать на собраниях и митингах, чтобы снять наметившееся противостояние штабу.

Другим результатом 23-го ноября было то, что все сессии облсовета проходили с участием Адамон Цадис – как правило Газзаев, Болотаев, Марданов и женщины; АН – как правило Цховребов, Санакоев, Джигкаев и я; и Торез, выступавшего вольным «стрелком».

ВЗЛЕТ ТОРЕЗА КУЛУМБЕГОВА

На сессии облсовета Торез, как и мы не являвшийся депутатом, попросил слова, провозгласил республику и предложил голосовать. Все произошло за 5-7 минут. Не имея просчитанной позиции по этому вопросу, я не решился на большее, чем подвергнуть сомнению наличие кворума. Но оказалось, что кворум есть и Газзаев тут же дискредитировал меня, заявив, что решение принято, я не депутат и вообще как он выразился – «Чочиев дал задний». От чего задний и куда он не уточнил.

Я был против провозглашения республики всего полтора часа. Уже к концу сессии, оценив уже свершившийся факт без учета личных амбиций Тореза и с учетом возможных последствий нашего областного статуса, я понял, что Торез был абсолютно прав. Нужны были новые идеи и формы организации для воплощения осетинских интересов. Одних только АН, Адамон Цадис и Ныфс недостаточно без качественного перевода политики на более высокий уровень республики.

Дело в том, что АН, Ныфс, Адамон Цадис, обком – все выражали интересы только определенных частей населения. Но уже был и общий интерес – у одних больше, у других меньше – обозначился интерес к обеспечению для Южной Осетии более эффективной формы самоуправления, которая не зависела бы от капризов тбилисских политиканов.

НАШ ПРИХОД ВО ВЛАСТЬ

На моей памяти не было такого праздника, какой устроила Южная Осетия в день выборов в ВС новой республики. От АН было избрано восемь депутатов – Хсар Джигкаев, Люда Галаванова, Зара Абаева, Леонид Харебов, Залим Цховребов, Вадим Кабулов, Зоя Битарова и я. От штаба Ныфс – Алик Цховребов. Это на 62 избранных депутата – совсем немного, вопреки записным лжецам, утверждающим, что мы брали массой: мы брали идеями, которых ждали!

Ни о каких кандидатах в Председатели ВС, Кроме Тореза, я не допускал и речи – он был фигурой объединения прокоммунистической массы со всеми, кто в оппозиции «нечестному» обкому.

В предложенном Торезом президиуме меня не было и демарш некоторых депутатов заставил его изменить состав. Более того, Алик Цховребов, Зара Абаева, Зелим Цховребов и некоторые другие настояли на избрании меня первым замом. Тактически это было неоправданно, поскольку я должен был разделять ответственность за многое из того, что мною не будет одобряться – в этом сомневаться не приходилось. Сторонники моего избрания изначально заложили противоречия в работу президиума и я хорошо знал, что делаюсь заместителем Тореза из-за недоверия к нему заметной части депутатов.

Не менее серьезной была и другая перспектива: все враги, нажитые Торезом за многие годы борьбы с Санакоевым от Цхинвала до Москвы, делались врагами и для «торезовской» республики.

С приходом нас в президиум ВС республики отпала необходимость в существовании НФ АН и он стал понемногу распадаться, как я надеялся – на партии. К тому же разрушительная работа обкома, горкома, КГБ, МВД стала давать результаты – начались финансовые проверки фронта, сместили кассира, задергали бухгалтера и эта тема стала модной. Я знал, что являюсь главной целью всех перечисленных выше учреждений, но я был вне всего этого: я никогда не брал денег в АН, не занимался деятельностью фронта, связанной с деньгами – мы знали, кто за этим бдит.

Во всем НФ АН зарплату получали только машинистка и кассир – всего два человека. Вся финансовая деятельность сводилась к выпуску значков, флагов, продаже демократической прессы и нескольким командировкам. Так что громкого дела не могло получиться, но разговоры, слухи, сплетни – это да. Как везде у всех фронтов.

(печатается в сокращении)

Фото из архива газеты «Республика»

Мы опубликовали только фрагменты воспоминаний из книги Алана Чочиева. Газетные полосы, безусловно, не могут вместить весь объем. Уверены, данная книга, уже являющаяся редкостью, будет переиздана