(продолжение, начало в № 51-53, 54-55, 56-57, 60-62, 63-64, 68-70, 71-72)

В нашем ретроспективном обзоре мы прослеживаем далекое и близкое прошлое юга Осетии в русле исторических процессов, которые происходили на Кавказе со времен седой старины до наших дней. Эта тема актуальна в год 10-летия признания независимости РЮО Российской Федерацией. Эпохальному дню 26 августа 2008 года предшествовали события вековой давности, которые во многом определили сегодняшние политические реалии.

Военной экспедиции грузинских отрядов, усиленных российской воинской командой удалось нанести поражение отряду Махамата Томаева, оказавшему сопротивление; силы были слишком неравны, грузинские отряды численно превосходили осетин семикратно. Но жители перебрались в горы. Остатки отряда и их руководители ушли в подполье.

Однако это была «Пиррова победа», так как военное вторжение в Осетию отозвалось гулким эхом в правительственных коридорах Санкт-Петербурга и вылилось в неприятные последствия, как для самого наместника Воронцова, так и покровительствуемой им грузинской княжеской камарильи.

Организуя вторжение в горный край, Воронцов предполагал другие результаты. Никто так внимательно не следил за подготовкой и проведением карательной экспедиции, и никто в ней не был так заинтересован, как имперский наместник. Все происходило без суеты, без особой переписки, словно в Осетии происходит нечто рядовое. Экспедицией занимались главным образом начальник гражданского управления Закавказским краем генерал В.И. Бебутов, происходивший из древней армянской фамилии, и князь Андроников, генерал грузинского происхождения.

Воронцов надеялся полностью сломить непокорность южных осетин, подчинив их грузинским князьям. Самими грузинскими тавадами экспедиция понималась как феодальный поход с надеждой, что произойдет окончательный раздел юга Осетии на феодальные владения.

Такие действия Воронцова вытекали из общей стратегии, высказываемой наместником и ранее, основанной на идее о тесном политическом альянсе между российскими властями и грузинской знатью. Еще летом 1846 года Воронцов призывал Николая I окончательно определиться с выяснением списков княжеских и дворянских родов, считая, что «это дело по важности своей и последствиям сильно будет содействовать слиянию Закавказья с Россией». Та протекция ему удалась – две комиссии за четыре дня возвели десятки тавадов в статус князей и дворян, значительно увеличив их количество.

Однако, вернемся в 1850 год. В письме генералу Бебутову от 19 июня Воронцов высказывает свое удовлетворение тем, как проходит карательная экспедиция в Осетии. «Князю Андроникову,– писал наместник,– ничего не остается делать, как довершить... совершенное усмирение бунтующих осетин, арестовать зачинщиков для отсылки под строгим караулом в Тифлис, взять еще, кроме того, по своему усмотрению аманатов». Наместник, по сути, сам нарочито нагнетает обстановку и обвиняет осетин, что «они сами на себя навлекли наказание и разорение, которое теперь терпят». Воронцов дает понять генералу Бебутову, что не собирается с Осетией вести каких-либо переговоров. «Я,– предупреждает он,– никак больше не позволю уже осетинам посылать ко мне депутатов». Имперский наместник напоминает, что ранее вел с ними переговоры, просил их нести князьям Мачабели повинности, но каждый раз под разными предлогами осетины уклонялись от этих повинностей.

Наместник напомнил и о том, что осетины подали жалобу на князей в правительствующий Сенат и, дескать, пусть ждут решения... Действительно, осетинская крестьянская депутация еще в 1848 году в очередной раз подала в Сенат жалобу о правовой несостоятельности решения российских властей, согласно которой князьям Мачабели в Южной Осетии были предоставлены феодальные владения. Воронцов был уверен, что жалобы юго-осетинских обществ, как и ранее, рассмотрены не будут. Однако бумажные реляции одно, а военные действия в горах другое. Князь Андроников, располагая достаточным контингентом грузинских войск и резервом, хотя и состоявшим главным образом из представителей центральных и восточных районов Грузии, не верил в боеспособность своих сил и продолжал страшить российское командование. «Ранее,– писал он,– надеялся на отряд, которым располагал», считая его достаточным, «но теперь, когда все части» Осетии «во враждебном против нас состоянии явно или тайно,– я не могу скрывать своего затруднительного положения». Князь Андроников оценивал ситуацию как способную иметь «опаснейшие последствия». Он призывал российские власти использовать одно-единственное «средство, чтобы занять пункты Осетии угрожая бунтовщикам вещественно и разрушая морально». Призывая к военной оккупации всей Осетии, Андроников рассчитывал, что будут задействованы русские войска, они же возьмут на себя военные операции, и им, грузинским отрядам, как это было ранее, останется добить крестьян... Воронцов и сам превосходно понимал низкую боеспособность грузинских отрядов и разделял опасения по этому поводу самого генерала Андроникова, не решавшегося двигаться дальше Джавы (Дзау).

В военной экспедиции против южных осетин, грузинские князья впервые попытались использовать осетинское население равнинной зоны Южной Осетии и горских обществ Северной Осетии. Было даже набрано несколько отрядов, но их участие в экспедиции заканчивалось моментом получения денежного аванса. На следующее утро они покидали грузинский военный лагерь. Князь Кобулов, участник похода в Осетию постоянно доносил, что «на верность» осетинских милиционеров весьма трудно положиться». Выяснилась и другая любопытная деталь – Парки Джанаеву, одному из осетинских старейшин, князь Мачабели дал взятку в размере 150 рублей серебром, чтобы он принял участие в формировании осетинской милиции для участия в карательном походе. Получив деньги, Парки Джанаев половину этих денег оставил себе, другую отдал старейшинам, которые помогли бежать осетинам из милицейского формирования.

Неудивительно, что, несмотря на первоначальное нежелание выделить войска, имперский наместник в конце-концов все же разрешил выступить отряду в количестве одного батальона, который и взял на себя основную военную операцию на Рукском перевале. Добавим: двухтысячный грузинский отряд, кроме мародерства, ничем особенным в военном отношении не отличился, экспедицию вынесли на себе 250 солдат и офицеров полковника Золотарева, действия которого, по словам самого наместника, служили «общей цели».

Здесь же отметим, что Золотарев старался как можно дальше оттянуть начало боевых действий, ведя переговоры с представителями осетинских повстанцев. Однако эта медлительность вызвала резкое неприятие у Воронцова и Андроникова, которые приказали прекратить такое своеволие российского офицера. И вскоре боевые действия начались.

Однако параллельно вторжению в Южную Осетию в тысяче километров от нее вызревала новая политическая тенденция, оказавшая важное влияние на судьбы южных осетин. Когда в Тифлисе уже созрели планы проведения в Осетии широкомасштабной карательной экспедиции грузинских войск, в Петербурге развивались события, прямо противоположные тому, что затеял Воронцов.

Как и в 1840 году, российское жандармское отделение не разделяло оценки, которой придерживался наместник в отношении политического положения, сложившегося в Осетии. Оно не было склонно рассматривать неповиновение осетинских крестьян как всеобщее восстание. Так, жандармский полковник Щербачев в секретном рапорте шефу жандармов А.Ф. Орлову, известному государственному деятелю России, доносил о неосновательности феодальных притязаний князей Мачабели в Южной Осетии. Вооруженное противостояние между князьями Грузии, с одной стороны, и осетинским крестьянством с другой, Щербачев расценивал как «бой на жизнь и смерть без всякой существенной пользы». Он также находил, что осетины – «народ добросовестный и миролюбивый», и осуждал российское командование на Кавказе, считая его повинным в том, что оно «этим мирным жителям дает толчок к возмущению».

Полковник Щербачев, побывавший в Южной Осетии, слышал от самих крестьян заявления, что «считают за бесчестие быть рабами князей Мачабели». Суть мнения жандармского полковника в отношении противостояния грузинских князей и осетинских крестьян заключалась в том, чтобы осетинам предоставить свободу, а грузинским князьям возместить деньгами или же наделить их землями в Шемахинской губернии.

Столь радикальное решение проблемы, предлагавшееся представителем жандармского управления, казалось тем неожиданней, что сам генерал-лейтенант Орлов, шеф управления, был горячим сторонником сохранения в России крепостного права.

Поэтому полной неожиданностью для Воронцова явилось известие, поступившее к нему от военного министра, согласно которому император Николай I резко изменил свой взгляд на притязания грузинских тавадов на южные районы Осетии. Возможно, перемена позиции императора произошла не без влияния жандармского управления, отстаивавшего российскую великодержавность и не разделявшего традиционного заигрывания российских главнокомандующих с грузинской феодальной знатью, неистово подбрасывавшей дрова под собственный «державный» котел.

В итоге, заявление по поводу независимости Южной Осетии от князей Мачабели император сделал в 1850 году, в ходе еще не завершившейся грузинской карательной экспедиции в Осетии. Оно не оставляло никаких надежд ни грузинским князьям, ожидавшим в Осетии получить новые владения, ни Воронцову, так надеявшемуся на прочный политический альянс с тавадами, ни правительствующему Сенату, затянувшему решение вопроса о Южной Осетии. Слишком категорично звучали императорские слова о том, «что каково бы ни было решение высших судебных мест, трудно будет признать и провести в действие таковое в пользу Мачабели, так как опытом дознано, что горные осетины не будут без употребления военной силы исполнять следующей от них повинности».

Необходимо отметить, что освободительное движение, развернувшееся в Осетии, проявлялось не только в вооруженных столкновениях, но и в упорной политической борьбе осетинского крестьянства за свою свободу и независимость. Особенно широко использовались российские государственные структуры, перед которыми ставились практически все вопросы, связанные с освобождением осетинского народа от тотальной феодальной экспансии Грузии, поддерживаемой российскими властями на Кавказе. Правда на быстрые результаты надеяться не приходилось по причине особого пиетета, который в Тифлисе и Санкт-Петербурге питали к грузинам.

Осетинское общество, в особенности его юго-осетинская часть, относилось к традиционно демократическим; подобная общественная структура своей устойчивостью была обязана ограниченному кругу осетинских феодалов на севере Осетии и абсолютному преобладанию свободных общинников на юге. Оскорбление личности или же банальная пощечина могли иметь тяжелые последствия. Неудивительно, что южные осетины категорически не принимали грузинский феодальный гнет, по своей природе являвшийся восточно-деспотическим, изощренным. Юго-осетинские крестьяне часто заявляли, что они готовы нести любые повинности российским властям, но никогда не согласятся быть во власти грузинских феодалов.

Подготовил С.Остаев

(продолжение следует)