(продолжение, начало в № 51-53, 54-55, 56-57, 60-62)

В нашем ретроспективном обзоре мы прослеживаем далекое и близкое прошлое юга Осетии в русле исторических процессов, которые происходили на Кавказе с времен седой старины до наших дней. Эта тема актуальна в год 10-летия признания независимости РЮО Российской Федерацией. Эпохальному дню 26 августа 2008 года предшествовали события вековой давности, которые во многом определили сегодняшние политические реалии.

После покорения юга Осетии российская администрация решила привести к присяге теперь уже Центральную и Восточную Осетию. Жители Куртатинского и Тагаурского ущелий оказали этому намерению сопротивление, и сюда был направлен князь Абхазов, этнический грузин, генерал российской армии. То, что он натворил здесь отзывалось в людской памяти многие десятилетия громким эхом. После экспедиции Абхазова грузинские князья Мачабели стали выдвигать претензии уже и на североосетинские ущелья.

В отличие от восточно-осетинских обществ жители Нарской котловины сопротивляться российской администрации намерены не были. При этом свою такую позицию Нарское общество выразило в следующих предложениях: а) наладить почтовую связь между нарцами и официальными властями России; б) назначить им «начальником русского чиновника и преимущественно военного, который, живя среди них, в Наре, управлял бы ими...»; в) «дать некоторым» нарцам «способ учить грамоте детей своих». г) наладить в Нарском обществе российское судопроизводство… Среди просьб был и такой пункт – «снять блокаду Цхинвала и открыть северным осетинам дорогу для торговых сделок в этом городе». Последнее было связано с тем, что Нарское общество больше тяготело к югу Осетии, чем к северу.

…Несмотря на схожесть всех военных экспедиций, сквозь густой дым пушечных выстрелов и пожаров, коими были охвачены осетинские села и хлебные поля, можно было разглядеть одно важноедостижение, а точнее – единственное политическое просветление, которое несколько неожиданно пришло к российскому командованию в ходе карательных акций в Осетии. Главным героем военно-политических операций в Осетии стали не генералы Ренненкампф и Абхазов – непосредственные исполнители этих операций, а граф Паскевич, со стороны наблюдавший за ходом событий и отчитывавшийся о них перед Петербургом.

Именно при Паскевиче и начинается поворот в российской имперской политике в отношении южных осетин. Российский чиновник начал постепенно претворять в жизнь меры административного характера. Первое, что он сделал – утвердил в Южной Осетии институт приставства, таким образом, через приставов ограничив влияние грузинских князей на южных осетин. Понятно, что населением эта мера приветствовалась, так как пристав ассоциировался с российской властью. Теперь пристав, назначенный Тифлисом, мог быть хоть какой-то преградой для своеволия и разбоя грузинских князей, особенно озверевших после успеха военных экспедиций.

Учреждение института приставства и первые назначения в местную администрацию, однако, явились для Паскевича предварительными мерами организации в Южной Осетии управленческой системы. Судя по документам, главнокомандующий уже после окончания карательных мер вынашивал мысль о решении более фундаментальных задач, связанных с политическим положением юго-осетинских обществ. Рассматривая последние как «источник» российско-грузинских противоречий, Паскевич пытался максимально ограничить территорию, на которую бы могли претендовать грузинские князья в Южной Осетии. С этой целью часть Южной Осетии была причислена к Горийскому уезду, а другая – передавалась в управление майора Чиляева.

Максимально сузив, таким образом, территориальное пространство, которым собирались овладеть в Южной Осетии грузинские князья-тавады, Паскевич сразу же столкнулся с жестким сопротивлением князей. Кроме того, тавады, заметив, чем для них грозят действия Паскевича, пытались оказать давление на российские власти.

Острый конфликт, находившийся еще в латентном состоянии, был очевиден. Но Паскевич был к нему готов. Вынашивая планы кардинального решения политического статуса Южной Осетии, он до середины декабря 1830 года никого в них не посвящал. Лишь 12 декабря 1830 года Паскевич обратился в Генеральный штаб и выдвинул вопрос о неправомерных притязаниях князей на юго-осетинское крестьянство. Это донесение в штаб стоит рассматривать как пробный шар, запущенный Паскевичем для высших властей в Петербурге; обычно же главнокомандующий доносил военному министру, а последний – императору. Сообщая о притязаниях Мачабели и Эристави в Южной Осетии, Паскевич изложил свои аргументы, согласно которым грузинские тавады не имели права на что-либо претендовать в Осетии.

Среди князей, имеющих претензии на осетинское крестьянство, наиболее влиятельным являлся сенатор, генерал-лейтенант Г.Е. Эристави. Именно он и лоббируемые им российские чиновники вступили в острую борьбу с Паскевичем по поводу Южной Осетии. Главнокомандующему сообщалось о том, что сенатор Георгий Эристави требует, чтобы его родственников – ксанских Эристави «допустили к владению несколькими осетинскими ущельями», над которыми установлено российское административное управление. При этом Эристави перечислял осетинские ущелья, на которые претендовали сородичи сенатора. Любопытно, что к названиям этих ущелий, имеющим в основе осетинские топонимы, он стал добавлять грузинские суффиксы «ис» и «хеоба»: Джамурис-хеоба, Лиахвис-хеоба, Гудис-хеоба, Маграндолетис-хеоба. Искажая осетинские топонимы, воспроизводя их с грузинского языка, сенатор подчеркивал, что все ущелья «без изъятия принадлежали фамилии князей Эристовых». В ответ было заявлено, что князья Эристави, несмотря на то, что они «титуловали себя до сего времени осетинскими помещиками, но владения в этих местах не имели никакого».

В связи с острой дискуссией, происходившей между российским командованием и грузинскими князьями-тавадами по вопросу о Южной Осетии, юго-осетинские общества, в свою очередь, представили документы, доказывавшие неправомерность владения ими со стороны князей Мачабели. Подобные документы, подтверждавшие свободу осетин от этих князей, поступили к российскому командованию от 162 дворов.

В это же время в Грузии снова активизировались антироссийские настроения. Главным для местной знати становилось освобождение от российского политического и административного присутствия. Удаления России из Грузии желали все, несмотря на то, что и грузинский народ, и тавадская знать хорошо понимали роль России в спасении грузинского этноса от гибели. В памяти и тех и других были еще живы картины геноцида, связанные с господством персидских кызылбашей и турецких османов. Не стоило объяснять и другое – то, что на протяжении трех десятилетий в длительных войнах с Персией и Турцией, ценой крови русских солдат и офицеров создавалась в Закавказье новая страна – «Грузия», неожиданно для Петербурга обнаружившая вкус к «независимости и свободе».

У грузинских заговорщиков имелась четкая внешнеполитическая ориентация на Персию; шахская деспотия оставалась для них социально родственной и хорошо понятной, в свое время глубоко усвоенной политической системой. В этой ориентации большие надежды возлагались на царевича Александра, в качестве политического эмигранта находившегося у персидского шаха. Но в заговор были вовлечены и другие грузинские царевичи, жившие в Петербурге и находившиеся на полном обеспечении российской казны.

Среди наиболее заметных и активных участников тавадского заговора против России были представители князей Эристави. Государственная комиссия по расследованию заговора впоследствии установила, что «в Карталинии (Восточная Грузия - прим.ред.) надежды злоумышленников основывались на князьях Эристовых».

Заговор грузинских царевичей и тавадов зарождался поздней осенью 1829 года. Несмотря на резкие перепады, политическая кульминация его наступила в 1832 году. Накануне дня вооруженного выступления заговорщики собирались распустить среди народа слух, будто российское командование намерено осуществить набор солдат и что против подобной мобилизации выступили князья. Одновременно собирались объявить от имени грузинского дворянства бал, «на который созвать всех высших русских чиновников; в определенный час всех без изъятия сих русских истребить; засим, ударя в колокола, возмутить народ, вынеся к нему иконы из церквей, призвать его на восстание к освобождению Грузии, и всех вообще в первое время противящихся убивать, несмотря ни на какое лицо». Однако из-за доноса одного из участников заговор был раскрыт. Впрочем, большинство его участников покаялись и были великодушно прощены.

Долгое время грузинские историки, судя по всему, стыдились этой страницы своей истории и пытались ее преподнести как нечто прогрессивное, как «восстание порабощенных царизмом народов Закавказья». В одном, однако, они были правы – в том, что «идеи, завещанные... руководителями заговора, сохранили свое влияние на все время» в последующей истории Грузии. Идеология русофобии, чуждая грузинскому народу, под разными названиями – от «национально-освободительного движения» до откровенного нацизма – будет переходить от поколения тавадов к молодой грузинской торговой буржуазии и далее, вплоть до грузинских коммунистов – организаторов теневой и криминальной экономики, в качестве главной политической доминанты. Корни грузинского фашизма новой эпохи берут свое начало из этой же национальной традиции.

В 1832 году граф Паскевич, пытавшийся пересмотреть политику российских властей в Южной Осетии покинул Кавказ. Его сменил барон, генерал Г.В. Розен.

Возвращаясь к вопросу о гражданском управлении, барон Розен думал создать в Осетии свою собственную приставскую администрацию, разместив ее в одном из осетинских селений. В этом же селении, где бы сосредоточилось управление новой административной единицей – Осетинским округом, он предполагал «учредить пост из нескольких казаков». Впервые, таким образом, Розен выдвинул идею об административном соединении всех осетинских обществ, полагая, что такое объединение серьезно укрепит позиции России в центре Кавказа.

Однако для всего юга Осетии такую административную единицу устроить не удалось, все ограничилось Дзауским приставством, куда был назначен русский офицер Васильев. Но выстроенная бароном Розеном логистика разбилась на личностный фактор. Новый пристав оказался жертвой коварства грузинских князей. Они вскоре купили его расположение обильными застольями, денежными подношениями и… родственными связями. Так, дочь Васильева «удачно» сосватали за одного из князей Мачабели. Стало понятно, что южным осетинам надеяться на объективное управление теперь уже не приходилось.

При этом приставе усилилось не только присутствие Мачабели в регионе, оно вновь было поддержано военными акциями, наиболее известной из которых было взятие и разорение селения Мзиу Дзауского ущелья.

Крестьяне Южной Осетии, оказавшиеся в безвыходном положении, в 1840 году отправили в Тифлис свою делегацию, состоявшую из шести человек. Свою жалобу на главного пристава Васильева и князей Мачабели осетинские делегаты подали гражданскому губернатору – грузинскому князю Палавандову. Последний распорядился арестовать делегатов и отправить их к Васильеву «для производства следствия». Главный пристав Васильев продержал три недели доставленных к нему делегатов в заключении и отпустил их только после того, как получил от них подписку в том, что они более не будут обращаться к властям с жалобами.

Пристав Васильев и князья Мачабели, опасаясь, что их произвол и насилие получат широкую огласку, вновь прибегли к испытанному средству – ко лжи. Однако на этот раз ложь была намного серьезней и масштабней. Сообщая российскому командованию о том, что в Южной Осетии будто бы идет подготовка к всеобщему вооруженному восстанию, пристав Васильев, решив напугать тифлисские власти, прибавил, что восстание имеет связи с египетским пашой, имамом Шамилем и его мюридами, ориентированными на Турцию.

Впрочем, слухи о беспределе пристава Васильева и его потакании грузинским князям стали постепенно доходить и до Тифлиса. Источник доносил имперскому наместнику, что «пристав обольщен князьями и превратился в огородное чучело». А разбой, учиненный в с.Мзиу с помощью Васильева, стал предметом разбирательства в самом Петербурге. В докладной записке, поданой шефу жандармов Бенкендорфу, сообщалось, что «происшествия, случившиеся в осетинских участках Горийского уезда, дают явную идею о том, как местные начальники в преследовании своих частных видов, употребляя во зло свою власть, угнетают народ, встречая сопротивление, выставляют его непокорными правительству и ложными донесениями подвигают главное начальство к предпринятию экспедиции».

Подготовил С.Остаев

(продолжение в следующем номере)