В июне на постсоветском пространстве отмечают 75-ю годовщину начала Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Об этом трагическом и героическом эпизоде нашей истории сохранилось много воспоминаний и наших соотечественников. Предлагаем вашему вниманию выдержки из записок первых лет войны одного из ярких представителей интеллигенции Южной Осетии середины прошлого века Умара Степановича Кочиева (Хъоцыты). У.Кочиев (1903 – 1985) инженер-строитель, кандидат технических наук. Принимал активное участие в становлении Советской власти на юге Осетии. Руководил строительством участков Сухум-Гагра (1938), Гори-Сталинир (1939) Закавказской железной дороги, мостов в Южной Осетии. Участник Великой Отечественной войны.

«…В первых числах апреля 1941 года я начал работать секретарем Юго-Осетинского Обкома КП (б) Грузии по промышленности и транспорту… Моя работа в Обкоме совпала с периодом безудержной агрессии гитлеровской Германии против стран Западной Европы, Балкан и Скандинавии. Над Советским Союзом нависла угроза войны. О напряженности международного положения нашей страны свидетельствовал тот факт, что И.В. Сталин 6 мая 1941 г. был назначен по совместительству председателем Совета Народных Комиссаров СССР. Страна должна была работать очень напряженно, чтобы война не застала нас врасплох. Все партийные и советские органы работали до глубокой ночи. Самоотверженный труд рабочих и служащих обеспечивал выполнение и перевыполнение плана работ по всем отраслям народного хозяйства.

14 июня во всех газетах было опубликовано заявление ТАСС о том, что иностранная печать утверждает, будто Германия сосредотачивает свои войска на Советской границе для нападения на СССР. ТАСС уполномочивался заявить, что эти слухи не соответствуют действительности, и они распространяются враждебными силами для развязывания войны между СССР и Германией. Нетрудно было догадаться, что заявление ТАСС предназначалось для успокоения населения, которое по ряду признаков (небывалые военные сборы, резкое ухудшение снабжения населения продуктами питания и промышленными товарами и др.) чувствовало приближение войны.

На восьмой день после опубликования сообщения ТАСС – 22 июня произошло вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз. Началась ужасная война – Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

В этот день (воскресенье) я с утра находился в Обкоме у себя в кабинете, был занят какой-то срочной работой и выключил радиоприемник. И вдруг открывает дверь секретарша Вера Цховребова и со слезами на глазах произносит:

– Умар Степанович, война! Только что выступил Молотов по радио! Владимир Гедаванович (первый секретарь Обкома партии Цховребашвили) просит Вас к себе.

Это известие отозвалось у меня в сознании ударом электрического тока. Придя немножко в себя, иду в кабинет Цховребашвили и там застаю В.И. Хубаева (председателя ЦИК-а), С.Н. Санакоева (второго секретаря Обкома) и А.С. Квливидзе (уполномоченного КГБ по Юго-Осетии). Еще раз послушали выступление Молотова (оно повторилось несколько раз с маленькими перерывами). Мы все были подавлены случившимся внезапным вероломным нападением немецких фашистов на нашу Родину. Каждый из нас и до этого чувствовал, что вряд ли нашей стране удастся не быть вовлеченной в войну, бушующей в то время в Европе, но не думали, что нам навяжут войну так рано.

…Мы начали обсуждать, какие мероприятия следует провести в связи с началом войны. Было решено направить всех членов бюро Обкома на важнейшие объекты и участки работ для разъяснения задач трудящихся в создавшейся ситуации. Я поехал на строительство оросительного канала, которое выполнялось колхозниками в качестве трудовой повинности. Собрал всех колхозников и произнес перед ними короткую речь о вероломном нападении на нас фашистской Германии. Им было предложено разойтись по домам и быть готовыми оказать необходимую помощь Родине в развязанной гитлеровцами войне.

Возмущенные коварным нападением Гитлера, трудящиеся нашей области, полные решимости защитить свою страну, не дожидаясь призыва на военную службу, начали осаждать райвоенкоматы с требованием отправить их добровольцами на фронт. Даже многие ответственные работники партийных и советских органов, имеющие брони, записались и отправились на фронт добровольцами.

…Однажды, это было 15 июля, около 8 часов вечера, идя на работу после обеда, возле гостиницы заметил, как группа очень взволнованных и суетливых милиционеров в полном вооружении садились на грузовик. Когда я спросил у старшего группы: «В чем дело, что случилось?», он ответил:

– В Знаурском районе высажен вражеский десант!

Я сейчас же прибежал в Обком и узнал, что Цховребашвили, Хубаев, Квливидзе и Каджаев час тому назад выехали срочно в селение Авнеу по какому-то чрезвычайному событию. Но никто конкретно ничего не знал. Я сразу соединился по телефону с Авнеуским сельсоветом, но на месте никого не оказалось, кроме сторожа, который ничего определенного сказать не мог, за исключением того, что в кустах засели какие-то вооруженные люди, говорящие на непонятном языке и открывающие огонь по нашим милиционерам при их приближении. Весть о том, что в Авнеу высажен десант быстро распространилась по городу. А вскоре в Сталинирскую больницу привезли тяжело раненного уполномоченного управления НКВД Каджаева Ефима Росебовича, который сразу же скончался.

Поздней ночью стало известно, что был убит еще один человек. А утром, к часам 9-ти, вернулись из Авневи Цховребашвили, Хубаев, Квливидзе и стало достоверно известно следующее.

Днем, в жаркую пору, в селении Авневи, когда все были на полевых работах, появился молодой красноармеец в полном вооружении и попросил на ломанном русском языке у одной старушки воды. Старушка, увидев молодого бойца, разжалобилась, и вместо воды напоила его вином. Сильно охмелев, боец начал выкрикивать на своем языке (потом он оказался ингушом) какие-то слова и стал двигаться на север к горам. На его крик сбежались колхозники, и кто-то, приняв ингушский язык за немецкий, подал мысль, что этот тип никто иной, как немец, выброшенный десантом. И когда вооруженные колхозники-ополченцы приблизились, к нему, он убежал, отстреливаясь, и спрятался в кустарнике у села Убиат. Затем позвонили об этом случае в Сталинир и Знаур в несколько преувеличенном виде. Прибывшее милицейское подразделение во главе с Каджаевым блокировало место укрытия преступника, и ему было предложено сдаться. Тот отказался. Тогда Каджаев вышел из укрытия и во весь рост двинулся на него. Тот выстрелил, и Каджаев упал, тяжело раненный. Тогда к нему начал ползти зам.начальника Цховребов Илья Бибоевич, чтобы вытащить Каджаева для оказания ему медицинской помощи. Однако меткая пуля дезертира (как потом выяснилось, этот ингуш служил в одной из Сурамских частей и дезертировал с целью пробраться к себе на родину) сразила Цховребова насмерть. Тогда решили подождать и брать преступника утром... Поле его поимки дезертира по приговору трибунала расстреляли.

…Между тем, в городе проводилась необходимая работа. В частности, три школы города Сталинир были оборудованы под военные госпитали. Проводилась полная комплектация их медицинским и обслуживающим персоналом. Вскоре на станцию Сталинир уже прибыл первый эшелон раненных бойцов.

В эту ночь, в десять часов вечера, мне позвонил из ЦК Топуридзе и сообщил:

– Тов. Кочиев, Вам предстоит командировка на Северный Кавказ. Поэтому одевайтесь потеплее и выезжайте завтра на заседание Бюро ЦК Грузии в Тбилиси.

Я не стал уточнять место и цель командировки. Ровно в 10 часов утра началось заседание Бюро ЦК КП (б) Грузии, где присутствовали вызванные ответственные работники, численностью около 50 человек. Тов. Чарквиани, открыв заседание, зачитал телеграмму представителя Ставки Верховного Главнокомандования начальника Политуправления Вооруженных Сил СССР Мехлиса Л.З., адресованную первому секретарю ЦК КП (б) Грузии Чарквиани. Он просил командировать на Крымский фронт ряд ответственных партработников для усиления политработы в национальных частях.

В этот же день нам выдали военное обмундирование, командировочные удостоверения. Вечером погрузились в специально выделенные мягкие вагоны поезда Тбилиси – Краснодар и ночью двинулись в путь (через Баку).

25 января ночью мы уже были в Краснодаре, а 26 числа утром прибыли в Новороссийск. Здесь нас посадили в военный катер, оснащенный зенитной артиллерией. На море бушевал шторм и сразу почти всех нас начала одолевать морская болезнь. А тут еще на нас налетела немецкая авиация и начала бомбить катер. День был очень пасмурный, черные тучи спускались низко, но это не спасало от бомбежек. Зенитки яростно обороняли нас. Налеты вражеских самолетов повторялись несколько раз, вплоть до прибытия в Керчь, но мы остались невредимыми: видимо низкая облачность и штормовое море спасло нас от гибели.

К вечеру 26 января мы прибыли в Керчь. Переночевав в Керчи в полуразрушенном доме, утром явились в штаб Крымского фронта. Здесь нас принял начальник Политуправления фронта, член Военного Совета, дивизионный комиссар Ф.А. Шаманин. Тов. Мехлис в это время находился на передовых позициях. Шаманин объяснил нам цель нашего прибытия в Керчь, которая заключалась в том, что мы зачисляемся в действующую армию в качестве штатных политработников, а не командированных на определенный срок.

…Этой же ночью мы, прошагав 10 км по мокрому снегу и глубокой грязи, изрядно нагруженными личными вещами, добрались до сел. Акмонай, где был расположен штаб дивизии. Как только вступили в село, начался интенсивный минометный обстрел, продолжавшийся до темноты. Мы все впервые оказались под таким жутким огнем. Особенно ужас наводил душераздирающий вой мин при приближении к нам. Когда раздавался взрыв мины, чувствовалось облегчение от того, что смерть миновала тебя. При этом обстреле не было людских жертв, только разрушено несколько домов…

Личный состав дивизии состоял из грузин и только частично армян и осетин (из Грузии), за исключением разведподразделений, которые были укомплектованы в основном из русских и украинцев. Как-то в частях получили приказ откомандировать из разведподразделений всех украинцев, в результате чего эти подразделения сильно поредели. В связи с этим нас – комиссаров частей – созвал комиссар дивизии и предложил каждому из нас представить к 15.00 список грузин-добровольцев, из особо благонадежных, желающих послужить в разведке. Но при этом предупредил, чтобы запись была сугубо добровольная. Я собрал, на мой взгляд, самых надежных саперов и, объяснив цель вызова, сказал:

– Прежде чем записаться в разведчики, подумайте, что от разведчика требуется помимо бесстрашия, также трезвость ума, беззаветная преданность Родине и готовность выполнить любое трудное задание. Если вы не чувствуете в себе эти качества, то лучше не записывайтесь. Подумайте хорошенько и скажите свое слово.

После некоторого раздумья добровольцами записались только… два человека, их данные я передал комиссару дивизии. Но, возвращаясь и так с чувством неудовлетворенности, я заметил, что около моей комнаты стоят эти два записавшихся. Через некоторое время обратились ко мне:

– Товарищ комиссар, – сказал один из них, – мы очень извиняемся и просим Вас вычеркнуть нас из списка добровольцев-разведчиков: мы еще раз подумали и пришли к выводу, что не сможем быть разведчиками…

Делать было нечего. Я снова пошел к комиссару дивизии и все время думал, как выйти из неудобного положения, в котором оказался. Комиссар, заметив моеволнение, поспешил успокоить, заявив:

– Знаю, знаю! В других частях произошло то же самое!..

…Большое политическое и моральное значение имели подарки, присылаемые населением ГССР военнослужащим на шей дивизии. Подарки были следующие: куры засоленные, ветчина, чурчхелы, орехи, яблоки, лобио, чеснок, лук, вино, а также зимние шерстяные носки ручной вязки. День получения и раздачи подарков был истинно торжественный день. Особую радость проявляли к фасоли (лобио), и тот день, когда варили обед из лобио, был настоящий праздник…

…Вечером, 27 февраля мы получили приказ командира и комиссара 224-ой дивизии, что в 07.00 дивизия вместе с остальными соединениями фронта переходит в наступление, для чего нам предлагалось: зачесть данный приказ личному составу части; накормить людей в 4 часа горячей и калорийной пищей; подготовиться к разминированию мест проходов нашей пехоты; навести переправы через противотанковые рвы и другие естественные препятствия для пропуска артиллерии и другой военной техники, а также транспорта. Мы должны были прорвать оборону противника. Однако ночью, приблизительно в 22 часа, пошел сильный дождь (до этого стойко держалась сухая погода). Поэтому к моменту наступления наших частей дороги стали непроезжими для военной техники и транспорта – проезжей частью служила глина, превратившаяся теперь в высшей степени вязкое месиво, где застревали колеса. Да и для пехоты они оказались труднопроходимыми.

Во исполнение приказа в 5.00 командир и я выехали на лошадях на передовую позицию. В это же время наша артиллерия открыла интенсивный огонь по немецким позициям… На пути нам попадались застрявший транспорт и военная техника, которые с большими усилиями сдвигались с места живой силой. Изначально было понятно, что наступление при создавшихся условиях, несмотря на полную неожиданность его для противника, находится под угрозой срыва. Так и оказалось на самом деле: наши части немцев выбили с передовых позиций, но, продвинувшись на небольшое расстояние и, понеся большие потери, вынуждены были наступление приостановить. Надо сказать, что нашему успеху помешали не одни последствия дождя: были и другие причины, главная из которых – несомненное превосходство немецкой военной техники над нашей. И, честно говоря, нам было непонятно, почему, когда начался дождь время наступления не было перенесено.

…Вскоре после провала нашего наступления был получен приказ укрепиться на новых рубежах и готовиться к позиционной войне. Честно говоря, это обстоятельство сеяло тревогу среди комсостава. Ведь, если мы перешли к обороне, то это значит, что немец должен готовиться к наступлению, убедившись в нашей слабости, неспособности командования фронтом решать стратегические задачи. А сможем ли мы устоять против наступления противника, значительно превосходящего нас военной техникой и имеющего территориальные преимущества – он нас обстреливал с суши, воздуха и с моря, а мы могли обороняться только с суши…».