После печальных цхинвальских событий вокруг моего имени создались всевозможные легенды. Обо мне многие говорили как о начальнике штаба напавших на Цхинвал банд. Только теперь, приехав Тифлис из Осетии, я прочел все газетные заметки и весьма удивлен тому обстоятельству, что многие пишут только потому, чтобы писать, истины же нет ни капли в их писаниях. Многие лица, которым совесть и факты не совсем позволяли забросать меня грязью, говорили: «а откуда все-таки явился в этот момент инженер Гаглоев». Для объяснения этого я начну с фактов, имевших место до цхинвальских событий.

За последнее время почти все население Южной Осетии, изнуренное продовольственным кризисом, сильно заговорило о перевальной колесной дороге, по которой могло бы доставлять дешевый хлеб с Северного Кавказа. Вследствие их ходатайств я был послан в Батум, чтобы привезти необходимые инструменты и взрывчатые вещества от ликвидированной Батум-Трапезунской дороги. Привезенный материал я постепенно отправлял на арбах со станции Карели в Осетию, к месту будущих работ.

18 марта я выехал из Карели за арбами в ближайшие к Карели селения Брети и Зивлети. В последнем не оказалось ни одного мужчины дома, и мне объяснили, что они «сидят в окопах вокруг Цхинвала и сражаются с красногвардейцами», что «последние хотят поставить опять помещиков» и прочее. Я стал говорить, что здесь какое-то недоразумение, ибо красногвардейцы – революционеры и сами борются против помещиков и т.д. Ночью раздавались редкие выстрелы, утром же 19 началась настоящая канонада, заревела пушка, затрещали пулеметы и ружья.

С болью в сердце я выехал «на фронт». У меня была мысль – добраться до цепи, разузнать подробно все и проникнуть в качестве делегата в Цхинвал, дабы приложить все усилия к мирному уложению возникшего печального недоразумения. К цепи двигались со всех сел грузины и осетины. На лицах было озлобление. Страстно обсуждались вопросы момента. Когда я подъехал к Цхинвалу, какие-то солдаты расставляли людей и говори-ли, что «скоро все пойдут на „ура"». В разговорах я уловил возможность примирения, если бы красногвардейцы сдали оружие и выдали каких-то, незнакомых мне, Коста Казишвили и еще других троих. Я проехал верхом через селение Куфети, дабы приблизиться к стреляющей группе. Вся плоскость чернела от двигавшихся медленно к Цхинвалу людей. У кого была сабля, у кого штык, даже лопатки и мотыги. В этот момент из Цхинвала послышалось «ура», и вскоре показалась группа с пушкой, двумя пулеметами и лошадьми. Кто-то из них крикнул: «Теперь кончено всё, конногвардейцы побеждены, кто убит, кто убежал».

Услышав это, темная масса в один голос завопила: «Ну, теперь идем в Цхинвал и давай жечь и грабить». Я обратился к толпе с речью и доказывал, что этого нельзя делать, что если в Цхинвале и были виновные, то совершенно ни при чем дети, женщины и их жилища, что никто не имеет права захватить их имущество и пр. В толпе нашлись лица, которые разделили мое мнение. С их помощью мне тут же удалось защитить соседние дома. Когда огонь моментально охватил все постройки, принадлежащие, как я узнал впоследствии, Илье Майсурадзе, толпа двинулась дальше к Цхинвалу. Меня охватил ужас за судьбу местечка и его населения. Я узнал, что эти хищники могут убить меня, если буду им препятствовать в грабежах и поджогах. Поэтому был момент, когда я решил оставить толпу и вернуться обратно. Но долг гражданина и совесть не позволили мне этого сделать. Внутреннее чувство подсказывало «спасай Цхинвал». Я бросился за толпой и на улицах Цхинвала очутился как бы в муравейнике. Все местечко было полно народом, хлынувшем туда со всех сторон сейчас же, как только кончилось сражение. Многие приступили уже к грабежу. На улицах лежали трупы убитых. Толпа не позволяла их убирать и даже прикрывать чем-нибудь их окровавленные тела. Я нашел цхинвальского районного комиссара Георгия Кулумбегова.

Первым моим вопросом было: «Что нам делать?» На лице его была нравственная усталость. Он сказал: «Помоги, Рутен, спасти Цхинвал». Мы пошли по улицам, стали принимать меры к тушению пожаров, выгоняли грабителей из магазинов, частных квартир и пр. С помощью нескольких вооруженных солдат, которые одобряли наши действия и работу, нам удалось собрать толпу выше дргвисского моста. Стали обсуждать создавшееся положение.

Лица ораторов нельзя было различить, так как было это около 9 часов вечера, 19 марта. Говорили, что этой ночью, вероятно, прибудет из Гори отряд, что он уже выступил, что в нем 2 000 человек...

Я и Кулумбегов предложили создать штаб охраны Цхинвала и предоставить ему решение всех вопросов. С этого момента назвали 4 человека, в том числе и меня. Штаб решил очистить улицы от грабителей и собрать трупы. Мы вышли на улицу с револьверами в руках и стали высылать толпу из Цхинвала. Прогоняли одну группу, но в другом конце местечка появлялась другая. Жители Цхинвала попрятались до единого. Грабители творили свое дело везде и всюду. Мы арестовывали их, отбирали награбленное. Вся ночь прошла для меня, Кулумбегова и Василия Газзаева в такой работе. Трупы были нами собраны в больницу…

Утром 20 числа к Цхинвалу потянулись еще другие серые массы, и для нас стало труднее защищать местечко, ибо среди них были лица, державшие себя вызывающе по отношению к нам. Для лиц, которые воображают, что в Цхинвале было большевистское движение, я приведу один из примеров. Подходит ко мне один здоровенного роста из этой серой массы в пьяном виде и, еле стоя на ногах, говорит: «Прапорщик, нам не нравится, что ты носишь погоны (я – прапорщик железнодорожных войск и был в своей форме). Разве не знаешь, что на фронте никто больше не смеет носить погонов?». Горлышко бутылки, которое высовывалось еле заметно из-за пазухи громилы, ясно показывало мне, с каким «большевиком» я имею дело. Моментально выхватил я у него бутылку вина и, обращаясь в толпе, кричу: «Граждане, неужели вы одобряете поступок этого человека, вот он ограбил, напился, взял чужое добро?!». Нашлись в толпе такие, которые окружили громилу и, нанеся ему побои, прогнали прочь. Видя такие явления, я и Кулумбегов стали действовать еще энергичнее. Жители Цхинвала стали убеждаться, что есть защитники их добра, их жилищ, и начали показываться на улицах. Около 10 часов дня 20 марта состоялся митинг, на котором были выбраны представители от всех национальностей, и во главе с Нинидзе была выслана первая депутация в Гори для примирения с отрядом, который двигался на Цхинвал. Депутация эта вернулась в Цхинвал 21 около полудня. В письменных требованиях отряда был пункт о сдаче оружия местным организациям. Зная психологию народа, который не согласился бы на это требование, нами была послана в этот же день около 2-х часов дня другая депутация из тт. Георгия Гаглоева и Епремидзе, которые должны были настоять на смягчении этого требования и тем предотвратить второе кровопролитие. Т.к. до сведения штаба охраны Цхинвала дошло, что в Кехви накопилась большая группа, которая с угрозой намерена подойти к местечку, то я и Бидзина Кочиев выехали туда, дабы разъяснить им положение вещей и остановить их движение на Цхинвал. Среди этой массы ходила самая ужасная провокация. И вот, недалеко от Кехви, я, Б. Кочиев и двое нас сопровождавших были подвергнуты самому дерзкому грабежу. Нас обстреляли, сняли с лошадей и стали обсуждать вопрос, убить нас или отпустить. К счастью для нас, в это время над нами очутился аэроплан отряда Джугели, и вся эта масса разбежалась по полю. Усталый, нравственно и физически, с горькой болью в сердце за озверение народное, я сел на свою лошадь, поехал в Осетию, и с этого момента сошел со сцены цхинвальских событий…

Газета «Борьба» от 26 мая 1918 г.

www.zilaxar.com

(печатается в сокращении)