Несколько месяцев назад в юго-осетинском арт-пространстве Портал прошел концерт Инны Гучмазовой, который сама исполнительница назвала последним. Еще один прощальный вечер состоялся чуть позже в Портале владикавказском. В прошлом месяце же на онлайн стриминговых платформах – Яндекс.Музыка, Spotify, VK Mузыка и других – неожиданно появился альбом музыканта, состоящий из старых, хорошо знакомых и давно любимых публикой песен. О том, действительно ли это конец, и о том, что будет дальше, «Республика» побеседовала с Инной Гучмазовой в ее кабинете в Республиканской библиотеке им. Анахарсиса, должность директора которой она занимает почти два года.

– Инна, поговорим сначала о начале. Как Вы пришли к музыке?

– Я в нее не приходила. Она как-то со мной с рождения, с самого детства – как только я научилась связывать слова, я стала петь. Танцевать я тоже любила, занималась танцами с третьего класса, но с детства тяга была именно к песне. И почему-то еще к длинным стихотворениям – мне всегда давали учить самые длинные. Помню, мама даже возмущалась J… Ну а какое-то время спустя, мне пришлось оставить танцы. И несмотря на то, что больше я все-таки тяготела к музыке, я не посещала музыкальную школу – у нас не было инструмента дома. Так что я просто сама пела, как умела, и танцевала, как могла J.

– Классическим и самым популярным инструментом всегда было фортепиано, Вы же выбрали иной путь...

– К гитаре любовь у меня с пяти лет. Мы как-то с сестрой пришли в магазин музыкальных инструментов – он был напротив здания Почты, там, где уже после войны был Детский мир. Сестра сразу потянулась в сторону пластинок, а меня понесло к другой стене – слева, со стороны фонтана. Там висели гитары. Я смотрела на них и думала – когда вырасту, обязательно научусь играть… И в 16 лет у меня, наконец, появилась такая возможность – Джанлей Джиоев окончил консерваторию, он учился по классу контрабаса, вернулся в Цхинвал и стал здесь работать в музыкальном училище. А заодно набрал учеников по гитаре. Это был, кажется, единственный в моей сознательной жизни случай, когда я маму о чем-то попросила: Джанлей, конечно, был молодой, но все же старше меня, в моих глазах практически дядька, и я не обладала достаточной смелостью к нему подойти. Он меня принял, и я была счастлива.

Признаться, сразу, с первыми выученными аккордами, пошла тяга что-то самой изображать, складывать что-то, хотя бы примерно похожее если не на музыку, то хотя бы на гармонию. Я буквально знала 4-5 аккордов, но придумала что-то свое и как-то имела наглость сыграть это Джанлею. Безумно ему благодарна за то, что он не стал смеяться – хотя был это, конечно, кошмар, мне до сих пор стыдно J. Но он не засмеялся, а покивал серьезно, подсказал, как улучшить, дал какие-то советы. Одним словом, не сломал меня.

Проучилась я у него недолго. Но где-то через год он вместе с другими молодыми музыкантами – Муратом Плиевым, Валерой Кабуловым и другими – открыл что-то вроде студии или продюсерского центра, куда приходили все, у кого неплохо получалось петь или играть. Исполняли всё – никакой жанровой конкретики, играли и пели от рэпа до рока и рэгги. Так что осетинский рэп как жанр зародился там, буквально у меня на глазах J. Все эти записи, наверно, у кого-то сохранились – мы ведь не просто баловались, а именно записывали треки... Вообще, мне пребывание в этой среде, среди музыкантов, очень многое дало. В частности, именно там я впервые услышала песни Хсара Джигкайты, конкретно это была «Судзут, мæ цæстытæ, судзут», и песни, которые написал сам Джанлей. Именно с его произведений для меня началась осетинская песня. И исполнять я стала из-за него – он как-то попросил побыть на бэк-вокале для пары песен…

– Как Вы пришли к собственным песням?

– Это было уже позже, в университетские годы. Самые первые песни, которые я написала – сейчас они благополучно забыты, в первую очередь мной – были на слова стихотворений из старого сборника... Кажется, он назывался «Кæстæрарæх», сборник молодых авторов. Здесь были стихи Людмилы Галавановой, Ларисы Газзаевой, Гиви Хуриева, Эльзы Кокоевой – жены несравненного Алѐша... Единственная песня, которая осталась у меня из тех, первых, это «Гæлæбутау стæхынц» на стихи Люды Галавановой. А потом мне кто-то принес небольшую брошюрку со стихами Нелли Гогичаевой. И вот первая моя, можно сказать, хитовая песня – «Æз кæй уарзын» – именно оттуда.

Потом было замужество, маленькие дети и перерыв где-то в пять-семь лет. Из музыки я не уходила, но времени сесть и творить, конечно, не было. Когда дети подросли, стало уже чуть проще – я садилась дома с гитарой, писала, играла, и уже даже сыновья знали, что меня нельзя беспокоить. В те годы я писала взахлеб...

– И начались концерты...

– На свой первый сольный концерт я решилась в 2007 году. Причем выходить одной с гитарой мне все-таки было страшно, и я попросила группу Nightscream подыграть мне. Это был абсолютный позорный провал, травма от которого у меня осталась до сих пор. Звук был ужасный, и я слышала, насколько он ужасен – на репетициях-то все было удачно, но в микрофоны мы не пели ни разу, и настраивали мы их буквально за час до концерта, потому что до этого аппаратура была занята. Одним словом, катастрофа, но я с улыбкой провела концерт до конца. Зато потом у меня была настоящая депрессия, и этот страх перед звуком у меня присутствует до сих пор – сколько бы концертов ни было потом, у меня дрожь всегда, что опять что-то пойдет не так.

Честно говоря, в моей жизни было всего два идеальных звука. Один был в северном Портале как раз на последнем творческом вечере, а первый раз был задолго до этого в Приднестровье, на каком-то фестивале. По программе у меня была всего одна песня, но я готова была вцепиться в микрофон, лишь бы остаться на сцене и насладиться звуком.

– Это давно признанная серьезная проблема юго-осетинской музыкальной среды – отсутствие хорошего звука, постоянные «косяки» на концертах и мероприятиях... В чем проблема, по-Вашему?

– Точно не в оборудовании – оно у нас хорошее. Но для тонкой настройки нужны хорошие уши. Звукорежиссер – это профессия, и, на самом деле – очень большая редкость. Самых лучших, талантливых, многообещающих звуковиков (и световиков, кстати, тоже) разбирают еще до выпуска. В Южной Осетии же звукорежиссерами и звукооператорами стали обычные музыканты. А мы не всегда умеем – вот я не умею настраивать аппаратуру. Я только слышу, что что-то не так. Это одна из проблем.

Второе – то, что нам очень испортило восприятие ресторанное пение. В ресторане звук априори ужасный, и все, что лучше него, кажется, уже хорошо. А музыка – это ведь именно звук. И, когда звук плохой, это просто мучения и для слушателей, и для музыкантов, которые не могут исполнить так, как хотят, как надо...

– Песни – это не только музыка, но и слова, и Ваши песни – на слова классиков осетинской поэзии. Это стихотворения, которые выворачивают душу наизнанку одной строкой, это яркая плеяда авторов ХХ века, огромный пласт, который питает до сих пор. В веке XXI-ом таких авторов нет. Исторических событий, о которых можно было бы писать и петь, более чем достаточно, о них пишут и поют, но нет тех эмоций, нет того таланта...

– У нас за эти 30 лет произошла большая трагедия. Это была не просто война – случился разрыв поколений. То, чего не произошло в прошлом веке: те гениальные авторы, даже если у них не было рядом отцов, все же находились в осетинском социуме, откуда впитывали культуру, язык, духовные принципы... Они застали еще кадæггæнджыты! Почему их стихотворения не просто глубокие по смыслу, но и ритмически уникальные? Именно потому, что они еще успели застать кадæггæнджыты, слышали их вживую. Это другая ритмика, другая гармония, это архаика! Поэтому их стихи уникальны. Плюс уровень, знание мировой классической литературы и поэзии...

А сейчас... Много пафоса, мало сути, мало смысла. Чувства нет. Нет как раз этой самой фразы, которая одна сбивает читателя с ног своей емкостью и меткостью, и ты не знаешь, как себя собрать по кусочкам после этих слов... Нас очень далеко отшатнуло за эти десятилетия, и это действительно трагедия. Мы потеряли и в уровне языка, и знаний, и образования, и в смысле отношения друг к другу. Эти 30 лет мы вынуждены были выживать как в джунглях и превратились в их обитателей. Живем по законам джунглей. Не осталось места романтике – в красивом смысле благородства, чести, самоуважения...

– Грустная картина. Ярким лучом – или, может, пятном – на ней можно назвать как раз такие пространства, о которых мы говорили в начале беседы: это и Порталы, и недавно открывшееся театральное кафе в Цхинвале, где проходят музыкальные и творческие вечера...

– Такое пространство очень важно. Первой главной целью создания Портала это и было – собирать разных людей с каким-то общим увлечением, делиться, учиться, развиваться вместе. И Портал очень способствует такому развитию. Да, концерты и мероприятия, конечно, проходят редко, но молодежь там собирается регулярно, общается, просто хорошо проводит время.

А что касается кафе, мне кажется, оно у нас или возродит, или даже просто родит клубную культуру: когда ты идешь в пространство к музыке, к искусству, к культуре и душе, а кофе и булочки там на заднем плане. Мест, где можно подумать о душе, у нас мало. И многие из тех, что официально для этого и существуют, давно проиграли этому миру и растеряли эту свою главную функцию. Если можно еще чем-то спасти человека, это искусство.

– Кстати, Ваш альбом, его неожиданная публикация – тоже про возможность прикоснуться к культуре, доступность творчества...

– Здесь нет моей заслуги совершенно. Как все было – эта идея появилась у Натии Тедеевой после моего творческого вечера в южном Портале. Честно скажу, я сопротивлялась: искренне была уверена, что это никому не надо. Натиа же все взяла на себя, она собирала мои записи буквально с миру по нитке – у меня ведь их нет в хорошем качестве, только старые CD-диски, на которых когда-то у меня вышел альбом. Обзванивала друзей, искала записи в хорошем качестве. Список песен тоже она составила, потом требовала с меня фотографию... Фотографий у меня нет, в итоге она взяла просто ту, что у меня на аватарке была (черно-белое фото к материалу прилагается). Так что это все – абсолютно ее заслуга. Конечно, я ей безумно благодарна. И отдельное спасибо ей за то, что она приехала из Северной Осетии ко мне на концерт, специально, чтобы меня послушать.

Когда же все получилось и альбом опубликовался на всех площадках, мне начали писать, звонить и поздравлять. И многие говорили, что, наконец, стало удобно слушать – оказывается, кто-то специально скачивал песни и слушал их через отдельный плеер, кто-то держал подписку на единственный сервис, где некоторые песни были онлайн... Я была потрясена, узнав это. И поняла, что это правда было нужно. Не буду лукавить – очень приятно, когда твое творчество нужно, даже если для тебя самого оно перестало быть таким.

– Может, из упоминаний Ваших недавних вечеров все же можно выкинуть слово «прощальные»?

– Нет. Это действительно были последние выступления. Я потратила все свои силы на то, чтобы выкарабкаться после личной трагедии. Первое время мне нужно было просто выплеснуть то, что есть внутри. Я помню свой первый творческий вечер в северном Портале восемь лет назад – какое это было удовольствие, и как мне нужна была эта эмоциональная подзарядка. Но это был выплеск, после которого осталась пустота. И я тянула все эти годы, но последние два концерта стали настоящим эмоциональным потрясением. Я поняла, что все, хватит. Я опустошена, я не могу делать новое. А старое сколько можно петь? Я же не Юрий Лоза, чтобы про один плот распевать сорок лет...

– Получается грустное прощальное интервью.

– В плане музыкального творчества – да. Но зато у меня сейчас сильная тяга к поэтическим вечерам. С возрастом у меня, кажется, появилась любовь к тишине – и в этой тишине я стала слышать собственную мелодию каждого отдельного стихотворения. Сейчас уже кажется, что я оскверню творчество автора, если что-то поменяю, наложу на музыку... Ведь у них своя ритмика, своя мелодия, зачем мне туда лезть? Это очень тонкое, очень сильное чувство... я не могу говорить об Исидоре Козаты без слез. Я говорю о Таймуразе Хаджеты и млею. Я читаю Алихана Токаты – то же самое. А Калоты Хазби и его «Дидинæг»... Вот эта строчка – «Бамбæрстон, цард у мæлæтæн æвгъау»... Он погиб в 24 года! И был еще младше, когда писал это! Ну правда, куда мне лезть с моей музыкой?

Это невероятнейшая глубина осетинской поэзии, и мне очень жаль, что нет таких переводов наших поэтов, которые могли бы выразить всю полноту их творчества. Иногда, чтобы перевести некоторые строчки, нужны целые строфы!

Осетинский язык – невероятный. Такой полноты я больше нигде не могу найти. И, кстати, многие переводы с других языков на осетинский тоже звучат чудесно, потому что он максимально сохраняет смысл оригинала. Тот же «Гамлет», которого я как-то услышала со сцены – многое прочувствовалось полнее, чем в русском варианте. Наша беда в том, что мы не понимаем, не любим наш язык. А надо его не просто любить, а кайфовать от него. Я, наконец, смогла в себе это найти – не просто любовь, а именно наслаждение своим языком. И, кстати, я перестала думать, как говорить, перестала ломать мой язык на какой-то литературный или на определенный говор. Я просто говорю так, как чувствую, и какое-то огромное напряжение прошло, и я смогла полностью уйти в это наслаждение языком...

Александра Цховребова