В сентябре прошлого года исполнилось 50 лет «Бонвæрнону», любимому вокально-инструментальному ансамблю, побившему все мыслимые рекорды популярности в Осетии и за ее пределами. Песни, зажигавшие сердца, поднимавшие на бой, заставлявшие не только говорить, но и петь по-осетински. Утренняя звезда осетинского рока, его икона стиля, вызывавшая гордость за наш прекрасный край и стремление к единству. Даже перечисленного хватит, чтобы сказать: «Бонвæрнон» свою задачу выполнил, он показал, что вершины покоряются тем, кто стремится к этому и искренне верит в свои силы. Их голоса и мелодии и сегодня остаются главными хитами для всех почитателей их музыки и проникновенных текстов, простых и глубоких, как все гениальное. Сегодня – долгожданное интервью с одним из самых первых участников группы, легендарным Вадимом Владимировичем Харебовым (Бужуком).

– Вадим Владимирович, юбилей «Бонвæрнона» в прошлом году ждали многие Ваши поклонники, но как-то не получилось отдельного праздника. Есть какие-то планы к очередной годовщине создания группы?

– Четвертый рок-фестиваль, который я проводил в прошлом году, был посвящен юбилею «Бонвæрнона», он состоялся позже – сначала не было средств, затем подключилось руководство, и мы смогли провести рок-фестиваль. Была договоренность с министерством культуры о подготовке торжественного вечера в театре, где звучали бы все наши лучшие мелодии, но, в общем, ничего из этого не осуществилось. Недавно у меня была встреча с новым министром культуры, я озвучил эти вопросы и увидел понимание, что вселяет уверенность. Необязательно ждать следующего юбилея, «Бонвæрнон» – как говорится, икона стиля осетинской эстрады, и об этом можно говорить всегда.

– Ну, тогда начнем. И начнем с Вашего дома, который находился на берегу Лиахвы за Старым мостом. Кстати, Вы знаете, что район, в котором прошло Ваше детство вместе с братьями, скоро может очень сильно измениться?

– Я слежу за этими баталиями, да. Думаю, что если можно сохранить наш мост, то надо это сделать, отремонтировать капитально, чтобы он был безопасным, но сохранил свой внешний облик. Наш дом на берегу Лиахвы – это как раз тот старый дом из красного кирпича, который уже давно называют «дом, где живет Элла Авагимова». Там родился мой старший брат Валан, Тимур родился в Дзау, а я – на улице Исака, в доме, который называется «дом, где жил Валера Сагкаев». У домов в Цхинвале есть имена, и это здорово. Мои родители поселились в доме на берегу Лиахвы совсем молодыми, как только поженились, и прожили там достаточно долго. Это было лучшее время нашей жизни, оттуда все началось – с берега Лиахвы, там были наши истоки. Оттуда вышел мой старший брат, заслуженный художник России, певец и журналист Валан (Алан) Харебов. Средний брат Тимур начал свое музыкальное творчество в большом джазовом оркестре Ленгиора Гусова, играл на трубе, хотя ему было всего 14 лет. Я буду просто рассказывать эти истории, и посмотрим, к чему приведет нас берег Лиахвы. Потом был знаменитый ансамбль «Айзæлд». Мы с друзьями жили водном районе, постоянно были вместе, смотрели и слушали старших ребят, это было начало 60-х, новая волна расцвета культуры во всей стране. Я слушал Алана и его друзей, и жадно впитывал их интеллектуальные разговоры – знатоков живописи, музыки, поэзии, литературы, то есть всего того, что в то время можно было почитать у нас или из западной литературы, послушать, увидеть. Они были очень продвинутые в этом плане, так что для нас это было бесценной школой. Тимур стал известным человеком после победы в конкурсе «Алло, мы ищем таланты!», и на мне все это тоже отражалось. Как оказалось, это стало началом нашего творческого пути.

– Ансамбль «Айзæлд» был в Юго-Осетинском пединституте?

– Да, это был «шведский состав», т.е. он включал медную группу, что означает трубу, саксофон, гитары, пианино, контрабас, барабаны и все такое. По тем временам это было очень крутое явление, и когда они выступали в Грузии, там удивлялись, как может быть, чтобы в провинции была группа такого уровня. Ректором института был Павел Васильевич Догузов, человек высокого полета – именно так о нем надо говорить, интеллектуал, высокообразованный, очень культурный. Он, конечно, видел их уровень, понимал, что «Айзæлд» работает на больших оборотах. А мы приходили на репетиции и, естественно, все это впитывали. И потом, ведь уже началась эпоха битломании, стали бешено популярны гитары, длинные волосы, мы очень хотели играть, бредили этим. И вот мы с ребятами вчетвером – я, Ахсар Джигкаев, Гога Гучмазов и Шота Дарбуашвили – организовались, и начали делать наши первые шаги. Начинали мы в гараже отца Георгия Гучмазова перед домом на улице Таболова (тогда Джапаридзе), этот дом сгорел во время войны, там построили новый, но гаражи уцелели. Гараж до сих пор стоит там, и я хотел, чтобы к нашему юбилею на нем появилась табличка с надписью что-то вроде: «В этом гараже проходили первые репетиции ансамбля «Бонвæрнон», здесь родилась осетинская вокально-инструментальная, эстрадная рок-музыка». После гаража мы перешли уже на сцену в 6-ой школе, спасибо директору Отару Харитоновичу Гассиеву, который тонко понимал искусство и во всем шел нам навстречу, видя нашу одержимость идеей играть. Несмотря на небогатые возможности, он купил нам два маленьких усилителя, к которым мы подключали акустические гитары. Гитары продавались в магазине, обычные шестиструнные гитары, даже семиструнные, у которых мы снимали одну струну. Барабаны были пионерские, мы их «стырили» из пионерской комнаты. Это был последний год учебы, и мы усиленно думали над названием нашего ансамбля. Мой отец, кстати ваш коллега, журналист, всю жизнь проработал в газете «Советон Ирыстон», спросил, как мы собираемся назвать наш ансамбль. Я сказал, что мы все еще думаем над этим. Он посоветовал: «Назовите его «Бонвæрнон», это означает «Утренняя звезда». Мы приняли это название безоговорочно. Буква «н» у нас в самом начале потерялась из названия, как-то мы не придали ей значения, у названия «The Beatles» тоже есть разночтения, но потом уже, став госансамблем, мы вернули букву на место. Но это был уже другой состав, другая музыка.

– Поговорим о культе Цхинвала, устойчивый интерес к которому ввел «Бонвæрнон». В советской Южной Осетии было не так много людей, понимавших объединяющее значение понятия «ирондзинад», тем более, в кударском исполнении.

– На самом деле таких людей было много. Все зависит от семьи, которая прививает эти ценности и воспитывает из детей патриотов. Мне в детстве отец читал «Нарты кадджытӕ», «Ӕфхӕрдты Хæсанæ» и т.д. А потом я уже и сам стремился к этим ценностям. Получилось так, что я поступал на историко-иностранный, но не прошел и поступил на специальность «русский язык и литература и осетинский язык и литература». Это помогло мне в творчестве, все тексты своих песен я пишу сам, являюсь автором и музыки, и стихов. Благодаря хорошим преподавателям, я могу выразить свои мысли на литературном осетинском в художественном, поэтическом виде. Мы играли осетинскую музыку, исполняли осетинские песни именно потому, что наш язык хорошо позволяет играть рок, очень четко садится. Осетинский идеально подходит для рок-музыки.

– Именно кударский говор?

– Кударский мы стали использовать позже, когда поняли, что здесь в Цхинвале он прекрасно звучит под рок, и мы правильней передаем идею, потому что были воспитаны на цхинвальской городской культуре, здесь все говорят на кударском. Нам самим трудно было вначале сделать в голове этот переход, долго исполняли на литературном, потом поняли, что определенные мыслеформы, фразы идеально звучат на кударском. Я долгое время работал во Владикавказе, и там мои песни на кударском звучат уже лет пятнадцать. Им нравится, поэтому я думаю, что успех произведения зависит не от диалекта, а от подачи и, конечно, содержания, от того, какие струны в тебе задевает эта музыка и этот язык.

Заслуга «Бонвæрнона» в том, что он создал такой образ мышления. Это были не просто рок-концерты, там были песни на осетинском, народная классика, мы пели «Чепена», «Дзауы уæрдæттæ», в середине вклинивалась мощная роковая композиция, и с таким гитаристом, как Ахсар Иванович, получалось сильнейшее произведение. Мы можем восстановить эти песни, может, немножко в другом стиле, но будет не слабее.

– У Вас были песни на стихи Исидора Козаты, Таймураза Хаджеты, то есть это был рафинированный литературный язык.

– Это уже поздний «Бонвæрнон», так скажем. Я, в основном, пишу песни на свои стихи. Но есть вещи, которые нельзя не спеть, они напрашиваются. Исидор, можно сказать, величайший поэт-песен-ник, Таймураз вообще космос! У них есть тексты, которые обязательно надо спеть.

– С определённого этапа вам дали статус госансамбля и министерство культуры Грузии стало диктовать свои требования.

– Именно так, уже были комиссии, и каждый год надо было сдавать программу. Нам не запрещали, конечно, мы все равно пели, что хотели, но приходилось придумывать приемлемые названия для песен. Допустим, чтобы «протащить» песню из репертуара «Beatles», мы писали «Песня английских шахтеров», или указывали для «Led Zeppelin» «Песню таких-то революционеров» или что-то еще, не совсем понятное для комиссии. В то же время статус государственного ансамбля давал и бонусы – появилась государственная поддержка, оборудование, концертная одежда, зарплату стали платить, мы, наконец, стали зарабатывать нормально для того времени. Репетировали в Большом парке в концертном зале. Это был большой прорыв, потому что госансамблей в СССР было три или четыре.

– А кто еще был в «Бонвæрноне»? В разные периоды состав менялся.

– Костяк «Бонвæрнона», его первый состав, это, конечно, Ахсар Джигкаев, я, Георгий Гучмазов и Шота Дарбуашвили. Тимур Харебов был нашим первым руководителем. В первом составе у нас еще был Валерий Хабалов, он играл на клавишах, а я на гитаре, но его отец решил, что его сын должен окончить университет и стать инженером, и отправил его в Ленинград. Поэтому мне пришлось переквалифицироваться, я пересел на клавишные, у нас осталась одна неиспользуемая гитара, но Ахсар такой гитарист, что, в принципе, вторая гитара и не нужна была. Потом появился Ахмат Кокоев, который в нашем ансамбле заведовал народной песней. Очень одаренный парень, художник, пел специфические песни. К сожалению, его давно уже нет. Состав начал разрастаться, у нас появлялись новые солистки, всех не вспомню. Марина Козаева, Надя Кокоева. С приходом совсем юной Инги Джиоевой, с ее прекрасным голосом нам уже никто не нужен был. Этот период ансамбля был самым эффективным. Потом уже появился Валерий Сагкаев, с бесподобным тембром, какого до сих пор нет.

– Он ведь учился в Музыкальном училище? А все другие не были специалистами?

– Мы окончили музыкальную школу, то есть азы знали. Когда человек помешан на музыке, у него сильнейшее стремление развиваться, и учителя тоже были, так что у нас получалось. Позднее мы понимали необходимость более квалифицированного образования, но всегда бывали на гастролях, объездили все, что было можно в Советском союзе, так что учиться было некогда. Даже приходилось брать в институте академический отпуск. Валера Сагкаев ездил с нами, конечно. Что о нем сказать? Он был как ребенок, такие люди большая редкость, наивный, всему удивлялся, был очень чистым человеком. Он вырос в тяжелое время, в стесненных условиях, как сирота. Мы его приняли очень тепло, пригрели, и он расцвел, мы были его семьей. И потом, у него был безупречный вокальный дар. Он первым спел песню Тимура «Мæ Ирыстон», вернее, они вдвоем ее спели, потом он поехал во Владикавказ и записал там, для северян это было открытием, практически шоком. Сняли клип на эту песню в его исполнении, это был, кажется, 1985 год.

В это время у нас уже работал Саша Белый, выдающийся аранжировщик, композитор, он после «Бонвæрнона» стал продюсером. Работал в Москве в начале 90-х, писал аранжировки таким исполнителям, как Ротару, Пугачева, Леонтьев. Последние пять лет мы опять сотрудничаем, он Заслуженный артист Южной Осетии, каждый год приезжает на рок-фестиваль и мечтает остаться здесь навсегда.

– А где еще можно увидеть сейчас выступления «Бонвæрнона», кроме рок-фестиваля, который проходит один раз в год.

– Я провожу свои сольные концерты, ну и приглашают на праздничные мероприятия, государственные торжества. Всегда говорил, пока мы есть, нас надо использовать, потому что наши песни – мои, Ахсара, Тимура – это кладезь осетинской культуры. Георгий Гучмазов приехал сюда пять лет назад и совершает героический подвиг – обучает детей игре на гитаре и барабанах. Он работает в «Альбионе» и «Лицее». Создал два ансамбля, в которых играют дети, ранее не имевшие представления о музыкальных инструментах, он обучил их с нуля, они играли даже на рок-фестивале, открывали его. Это очень достойный труд и одновременно очень тяжелый, поэтому об этом надо говорить, ценить таких людей. Дети ведь сейчас в большинстве своем очень мало интересуются музыкальными инструментами, не идут в музыкальную школу, общаются в чатах, это заменяет им философию жизни.

– Талантливых детей очень много. Просто может быть спорт у нас более популярен и более успешен, или мало работают над тем, чтобы находить этих талантливых детей и работать с ними.

– Война сделала свое дело, не было возможности развивать детское музыкальное творчество, и наша задача теперь это все восстановить. Поэтому я вернулся, и буду работать здесь по своей специальности, чтобы совместными усилиями мы могли помогать развивать музыкальную культуру. Буквально вчера записали к празднику мою песню про Цхинвал «Абоны бонæй фæдзæхсын æз дæу..», это будет своеобразный маленький гимн.

– У Вас очень много знаковых песен, связанных с трагическими и героическими страницами нашей истории. Расскажете о них? Например, о песне «Ирæттæ размæ».

– Она должна была появиться. В 1991-м году, когда все это началось, каждый вечер ко мне приходили ребята – Алан Джиоев (Парпат) со своими друзьями, он жил напротив, мы были соседями. Уставшие, грязные, зимой, со своими автоматами, они гурьбой вваливались после боев и просили «придумать для них что-нибудь», спеть, отвлечь их от всего того, чем тогда была их жизнь. Им нужна была песня, которая вдохновляла бы их перед боем. Как-то я им сказал фразу «Ирæттæ размæ!», и эта фраза засела в памяти, она была очень ритмичной и просилась в текст. Дальше придумались строчки, я сочинил припев, но идею песни надо было развить дальше, и я утром позвал своего друга, поэта Алика Чехоева. Спросил, пишет ли он по-осетински, он категорично ответил «нет!», все его стихи были на русском. Но других поэтов вокруг не было, я дал ему свои строчки припева и срок до утра, чтобы он написал остальные строки. Утром он принес текст, очень подходивший к ситуации, простые ритмичные строчки – как боевой клич. Так родилась эта песня, и до сих пор она является своеобразным символом борьбы.

– Вы проработали несколько лет на пике славы, потом начались процессы распада, из-за чего? Нельзя было сохранить группу?

– Понимаете, когда тебя берут в тиски, творческому человеку это очень трудно выдержать. Первым взбунтовался Ахсар Джигкаев, потому что у него всегда было что сказать, его философия, свобода, его понимание преподнесения осетинской музыки не стыковались с тем, что требовало государство. Поэтому он ушел и сделал свой проект «Мемориал», удивительное явление в музыке, которое зарубили после второго концерта. С ним в группе были Владимир Алборов (Бетховен), Валерий Кабулов (барабаны), Тимур Тедеев (бас-гитара и солист) и Александр Медведский, великолепный солист, обладатель широчайшего диапазона, суперталантливый человек. Он учился в Тбилиси, и приехал к нам.

– В начале 90-х Ахсар Иванович вплотную занялся политикой, они с Аланом Чочиевым и другими лидерами «Адæмон Ныхас» формировали идеологию…

– Ахсар не просто так ушел. В конце 80-х после закрытия «Мемориала» он создал группу «Пиковая дама», уже с политическим уклоном, которую тоже закрыли после двух концертов в театре, руководство было еще советское, они испугались, не знаю, чего, может, центрального грузинского руководства. Зарубили такой сильный многообещающий проект. И тогда Ахсар сказал знаменитую фразу: «Они не хотели хорошего музыканта, получат хорошего политика». Он стал плотно общаться с «Адæмон Ныхас», тесно сотрудничал с Аланом Чочиевым, они были единомышленниками и стали лидерами этого движения, благодаря чему и состоялась Республика.

– Алан Резоевич тоже написал песню? Вроде есть такая информация.

– Он написал не песню, а тексты на староскифском языке, а спел их его лучший друг Слава Гаглоев, светлая ему память. Эти записи есть, но они не знакомы широкой публике. Алан Чочиев безумно любил нашу цхинвальскую городскую песню, и мы с Ахсаром каждый раз посылали ему в Германию наши новые песни, он буквально рыдал над ними… И теперь его нет, он скончался на чужбине... Это тоже одна из черт осетинского народа – мы не ценим наших лидеров. Я сохранил записи разговоров с ним, их нельзя слушать равнодушно, в них вся его душа. Мы с Ахсаром последние годы добивались через руководство разрешения построить для него небольшой дом в селении Тбет, он жил бы там под нашим небом и писал свои научные труды. Алан был пожилой человек, ученый, вне политики, и это было бы счастьем для него. Когда мы с Ахсаром озвучили ему нашу идею, он звонил каждый день и спрашивал – ну как, что-нибудь получается с домом? Очень хотел приехать, так четко представлял, как вернется на Родину, к своим близким, друзьям, что, кажется, даже не спал по ночам. К сожалению, никто не принял на себя такую ответственность. Он не мог просто приехать и просить себе квартиру или дом, он был обижен, его дважды сажали в тюрьму, создателя государства, флага и т.д. Может быть, новые поколения оценят его вклад. Нам не удалось.

– Вадим Владимирович, скажете что-нибудь обнадеживающее?

– Я думаю, что все будет хорошо. Потому что у нас нет другого пути. Наша Республика развивается, как бы там ни было, это видно, заметно. И постепенно будем улучшать ситуацию, мы, наверное, для этого и родились, чтобы дать Южной Осетии все, что мы можем дать. Я думаю, что Ахсар Джигкаев тоже примет участие в возрождении нашего общего дела. Надо ценить своих людей, а таких людей – особенно. Ахсар создал столько прекрасных песен, все его творчество – это огромное наследие для Осетии, он должен активно участвовать в жизни страны. Я еще раз хочу повторить, что сейчас предпосылки очень хорошие, идет понимание того, что надо делать.

– Наша газета уже давно озвучила идею памятника ансамблю «Бонвæрнон» в Цхинвале, даже подобрали место, где у вас была общая фотография – веселые, молодые, с сумасшедшей популярностью. Вы одобряете эту идею?

– Конечно, одобряю! Во всех странах, и во всех бывших союзных республиках, где были такие популярные музыкальные группы, им поставили памятники. Это часть культуры, истории народа, почему нет? Надо помочь сохранить наш исконно цхинвальский дух, неповторимый, любимый многими за свою особенность. Сохранить то, что отличает нас, потому что это закладывает основу любви к Отечеству.

– Желаем Вам успеха, нам всем, и будем ждать следующий рок-фестиваль.

Инга Кочиева

Фото из архива газеты "Республика"